Данияр Сугралинов - Кирпичи

к содержанию

Раздел 51

Мы вышли на улицу, даже не накинув пальто. На улице было морозно, я зябко поежился. Вытащил сигарету, угостил Лиду и подкурил. – Как дела? – спросила Лида. – Отлично, – ответил я. – Как у тебя? – Нормально все, Резвей, нормально, – вздохнула она. – Я ведь любила тебя, Сережа. Сильно любила. Но боялась спугнуть тебя, все ждала, когда ты первый шаг сделаешь. Ты робкий такой был. Потом ты изменился, и я дождалась вроде наконец, но чувства к тому времени угасли. Я нервно затянулся, шокированный её признанием. – Ты извини за тот вечер… – продолжила она. – Мне Костя тогда приглянулся, а то, как он себя вёл в тот вечер, отчаянно, как то по звериному… В общем, я не устояла. А жаль. Повезло твоей новой… Как её? – Ксения. – Ксения…, – задумчиво повторила она, – надеюсь Ксения у тебя не задержится, Серёж. Я не против попробовать еще раз. – Что попробовать? – не понял я. – Для начала – просто встретиться. А дальше будет видно, – ответила Лида и протянула мне руку. – Друзья? Ответить я не успел. Сзади налетел Панченко с возгласом «Вот вы где!» и с разбегу ударил меня ногой в спину. Я слетел с крыльца, сгруппировался и вскочил на ноги, готовый к бою. – Не здесь, – сплюнул я. – Пойдем в парк. – Я тебя и здесь могу, и в парке урою, – ощерился Панченко. Лида не шевельнулась, когда мы направились в сторону парка. Мысленно я порадовался, что не сильно напирал на спиртное и салаты. От Кости разило перегаром, так что у меня уже есть преимущество. Я не чувствовал мороза, адреналин мощными порциями выбрасывался в кровь, но разум был ясен. Вышли на освещенное место, секунду помолчали. Меня окутала пелена спокойствия: я уверен в себе и в своей правоте. – Ну, сука, готовься асфальт грызть, – прорычал Костя и кинулся на меня. – Где ты тут асфальт нашел, мудила? – поинтересовался я, уклоняясь влево, и одновременно правой ногой подсекая Панченко. Он кувыркнулся, но тут же встал и снова бросился на меня. Ё моё! Это же груша! Пьяная груша с легко просчитывающейся траекторией движения. Ложный замах левой, еще раз, потом боковой правой, в скулу. Костя отшатнулся, а в его глазах появилось недоумение. Скула стремительно багровела – верный признак того, что я попал. Теперь, наращивая преимущество, притягиваю его голову за волосы и резко коленом в нос, апперкот правой и завершающий в пах, ногой. Все. Бой окончен. Костя, что то ноя, валяется на земле в позе младенца, а я наконец нашел время оглядеться. Собрались все. Лида восхищенно, а Ксюша укоризненно смотрят на меня. Кацюба недовольно качает головой. Первым не выдержал и нарушил всеобщее молчание Степаныч. – Да что же это такое! На таком празднике! – заканючил он. – Резвей! Я к тебе обращаюсь! Я поднял голову, и что то в моих глазах заставило Степаныча заткнуться. Кто то суетился вокруг Кости, ко мне подбежала Ксюша, и последнее, что я запомнил, были слова Степаныча «Резвей, считай, что ты уволен! После праздников – за расчетом!». Что ж, посмотрим. Не думаю, что шеф уволит меня не разобравшись. Мы оделись и ушли с этого праздника жизни. Я так понял, что Панченко предстал этакой жертвой перепившего Резвея, потому что все крутились вокруг него и жалели. На меня все, кроме, пожалуй Лидки, кидали злобные взгляды и шептались за спиной. – Куда поедем? – поинтересовалась Ксюша. – Может ко мне? – с надеждой спросил я. Ксюша на мгновение задумалась, а потом прильнула губами к моим. И это был самый сладкий поцелуй в моей жизни. Потом она нежно отстранилась, отдышалась, поправила волосы и прошептала: – К тебе… И мы поехали ко мне, и спали вместе, и встретили вместе рассвет. И мы были счастливы вместе. Нет, это не был последний кирпич в моей крепости. Но это был самый важный кирпич, кирпич, удесятеряющий силы и жажду жизни, дающий странную смесь ощущения покоя и буйства, тепла гейзера и холода айсберга, тот кирпич, что «громче вопля бешенного, но тише писка забитой мыши». Я говорю тебе про любовь.

< назад | к содержанию | вперед >