Напали гопники: Что делать, если напали гопники?

Содержание

куда подевались гопники? — Москвич Mag

В ноябре в издательстве Individuum выходит книга Роберта Гараева «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х», которая еще до начала продаж успела войти в списки бестселлеров в интернет-магазинах. «Слово пацана» открывает дверь в мир, с которым сталкивался почти каждый из нас — в мир гопников.

В своих широких спортивных штанах и заправленных в них свитерах они были повсюду. Они казались хтоническими чудовищами, хранителями русского инферно, но внезапно исчезли, как исчезла Атлантида. Роберт Гараев водит своего читателя по этому причудливому миру, как Вергилий водил Данте по преисподней. Мы слышим слова пацанов, видим их души, читаем помыслы. Вместе с ними мы «встаем в отмах» или, наоборот, оказываемся беспомощными «чушпанами», которых тормозит у ларька орава наглых и жестоких орков. И хотя книга посвящена преимущественно родной для Гараева Казани, любой, кто жил в России в конце ХХ и начале XXI веков, узнает свою настоящую родину.

Все это было с нами.

Как это было

— Ты откуда? С кем мотаешься? — сквозь прошедшие годы задают прохожим сакраментальные вопросы герои книги Гараева. Казань его юности была разделена на полтораста участков, каждый из которых охраняло агрессивное пацанское племя — «улица», «контора» или «моталка». У каждой из них были своя иерархия и свои вожди, а сама «улица» была встроена в сложную систему «межплеменных» союзов и длящихся годами войн.

Почти так же было и в Москве, и почти в любом городе бескрайней страны. Хотя, конечно, московская гопота могла только позавидовать «татарам» в смысле их военной дисциплины и организованности. В столице Татарии субкультура пацанов превратилась в то, что назвали «казанским феноменом». Столичные пацаны чаще всего были участниками простых дворовых сообществ, которые гоняли в футбол или скрашивали досуг гоп-стопом на любительских, а не профессиональных основаниях. Хотя было и несколько ярких исключений, когда простая дворовая шайка превращалась в настоящее ОПГ по казанской модели.

Там группировки были устроены в виде жестких иерархий, построенных по принципу возраста. В самом низу находились подростки 13–15 лет — «скорлупа». Через год «мотаний» они становились «суперами», потом «молодыми», «средними», «старшими» и, наконец, «стариками».

У каждой касты были свои смотрящие по возрасту, выполнявшие функции связи со старшими и отвечавшие за «сборы» — общие собрания для обсуждения текущей повестки группировки, событий «на районе», выработки планов нападений на враждебные «конторы» и т. д. В группировках действовали строгие ритуальные и этические правила. Лидеры объявляли войны и заключали мир с другими группировками, а также разбирали конфликты и назначали наказания. Этих последних было немного: избиение и «отшивание», то есть изгнание из группировки. Впрочем, изгоняли, как правило, тоже через избиение. Как и принимали.

Пацан — полноправный участник «моталки» — был, в рамках своего мировоззрения, абсолютным шедевром эволюции и вершиной пищевой цепи. Он соблюдал строгие правила — «понятия», в чем-то похожие на кодекс блатных, но с некоторыми важными отличиями. «Понятия» требовали постоянно демонстрировать «пацанские качества». Держать слово («пацан сказал — пацан сделал»). Защищать честь — свою и своей улицы. Уважать и беспрекословно слушаться старших. Сдавать деньги в общак («уделять на общее»). Быть храбрым до отчаяния и агрессивным, не спускать обид. Уважать других пацанов со своей «моталки», ставить общие интересы выше личных («вписываться за братву»). Были даже правила, регламентирующие конфликты и драки — что можно делать, а что «западло». Но все эти заповеди действовали только внутри сообщества.

Окружающих пацаны считали существами низшего сорта — «чушпанами», «чертями», «лохами» и «мажорами». Их можно (и даже нужно) унижать, бить, отнимать у них деньги и вещи, обманывать или заставлять выполнять мелкие и унизительные поручения. Один из героев Роберта Гараева описывает ситуацию, которая вызовет дежавю у каждого второго мужчины старше 20 лет в России:

«— Ты кто по жизни?
— Пацан…
— Да какой ты пацан, ты же черт!
— Ну, человек…
— П*дор тоже человек. Ты кто, чмо?»

После этого жертву грабили — отнимали наличность, снимали одежду. Иногда били. Иногда жестоко. Сейчас это трудно себе представить, но еще 20 лет назад важным призом в уличной охоте была одежда. Гопники часто одевались нарочито убого, чтобы было не жалко отдать свои шмотки жертве, с которой снимали модные вещи.

«Слышь, братан, такая тема, короче, у нас близкий умер, сейчас надо на похороны ехать. А ехать не в чем, как обрыган одет. Б**, давай поменяемся с тобой дубленкой, я тебе завтра завезу или сегодня вечером?» — пересказывает типовой «подъезд» своей боевой юности другой герой Гараева. Жертва понимает, что дубленка к нему не вернется, но с готовностью подхватывает спасительную версию, предложенную пацанами: «Да, конечно, вечером завези, можешь даже завтра завезти». Но на этом унижения не заканчиваются. Если под курткой обнаруживаются какие-то украшения, цепочки, то диалог продолжается. «О, епты, братан, трос у тебя тоже возьму, о**енная цепь. Тоже верну, чисто пацанам покажу».

Все это в полной мере выпало и на долю москвичей, чьи детство и юность прошли в 1980-е, 1990-е и даже 2000-е. Десятилетним пацаном я успел поучаствовать в качестве наблюдателя и в драке стенка на стенку между «текстилями» и «кузьмичами», проходившей на пустыре возле Кузьминского парка. Школьниками мы воровали арбузы у торговцев из Азербайджана, стреляли «двушки позвонить» у взрослых и до одури курили сигареты «Прима» в заброшках и долгостроях. В перестроечные годы в моей школе собирали дань с младшеклассников за забытую обувь или за право войти в столовую, а уличные драки были самым драйвовым развлечением у подростков моего поколения. Во второй половине 1990-х я учился в престижной школе в центре, но даже там было племя гопников, которые «забивали нам стрелки» и подкарауливали по дороге домой. Я перешел в другую «расу», стал «неформалом», экспериментировал с прическами, субкультурной музыкой и соответствующей одеждой. Но вокруг все еще доминировала эта русская хтонь. В автобусе (особенно на окраине или еще больше в провинции) то и дело слышался громкий шепот: «О, нах, гля — нифер, нифер».

Это означало перспективу крепко подраться и, скорее всего, сильно получить «в копилку». Казалось, это — вечное, как русские березы в поле или ивы у спокойной реки. Но потом этого не стало.

Мама, я «любера» люблю!

Дворовая культура была в России всегда. Роберт Гараев находит ее корни в традициях кулачных боев, которые то запрещали, то вновь разрешали цари. В годы советской власти эти традиции получили новое развитие. Стремительная урбанизация и индустриализация привели к невиданному наплыву в города вчерашних крестьян. Лишенные корней и привычного уклада жизни, эти люди ютились в бараках, в типовых кварталах без центров культуры и досуга. Маргинализованная молодежь приносила из деревень свою традиционную ментальность, связанную с дележом территории, общинностью, недоверием к чужакам и дракам «село на село». После смерти Сталина власти объявили широкую амнистию, выпустив из лагерей 1,2 млн заключенных, и это придало формирующейся субкультуре городских окраин легкий криминальный привкус.

Но до 1970-х советская власть относительно успешно интегрировала деревенское население в растущую индустриальную экономику, а ее важнейшим инструментом были идеологизированные организации, такие, как комсомол. Но когда во время застоя начался кризис коммунистической идеологии и социальной модели, городские окраины принялись генерировать инферно. Люмпенизированные жители бараков и хрущевок из рабочих и комсомольцев превратились в гопников.

Уличные хулиганы становятся постоянными персонажами советских фильмов. Молодого человека Александры из «Москва слезам не верит» в подворотне подстерегают хулиганы. И только вмешательство Гоши в исполнении Алексея Баталова спасает его от расправы. Советский человек пока побеждает гопника. Но будущее принадлежит этим пацанам.

«Пацанов можно, в принципе, назвать “параллельным комсомолом”, — говорит Роберт Гараев. — Эти ребята переживали глубокий кризис общества. Вокруг — сплошное лицемерие власти. Ребята смотрят на своих родителей, которые по 20–30 лет проработали на заводе.

Папа спивается, мама с утра до вечера работает и не видит белого света. А им хочется чего-то другого». И дети рабочих с городских окраин начинают создавать то, что все хуже получается у официальной власти — сообщество, солидарность, собственную этику. С высоты опыта 1990-х и 2000-х это звучит странно, но молодежные группировки 1980-х начинали с запрета на алкоголь и курение, которых было слишком много в повседневности спальных районов.

Самые известные гопницкие группировки Москвы «Ждань» и «Любера» возникли на базе спортивных секций. Молодежь качалась в спортзалах, вела здоровый образ жизни и демонстрировала свое отличие от поколения родителей. Но в отличие от неформальных субкультур, которые тоже расцветают в последнее десятилетие советской власти, эта позиция не приобретает политического характера. Большинство пацанов оставались глубоко аполитичными. Впрочем, были важные исключения.

Некоторые гопницкие группировки культивировали социально-политические ценности. Самым ярким примером были московские «Коммунары», возникшие в середине 1980-х. Группировка сплотилась вокруг своего лидера, сотрудника милиции, который создал полуподпольную спортивную секцию в одном из московских районов. Там занимались трудные подростки, состоявшие на учете в детской комнате милиции. Вскоре они превратились в самых ревностных защитников советской власти. Спаянные железной дисциплиной и полувоенной организацией, «коммунары» избивали фарцовщиков, спекулянтов, рэкетиров и неформалов, то есть всех, кто «позорит наш образ жизни». Идеология движения была основана на советском консерватизме.

Еще более знаменитые «любера», наводившие ужас на субкультурную молодежь, тоже считали себя советскими патриотами. Имя этой группировки впервые прогремело в апреле 1982-го, когда крепкие парни из подмосковных Люберец разогнали сходку неофашистов, пытавшихся отметить день рождения Гитлера на Пушкинской площади. Власти использовали «люберов» и им подобные группы для нападения на оппозиционную и неформальную молодежь: рокеров, панков, металлистов, диссидентов.

Этот конфликт отражен в фильме «Бакенбарды», где герой Виктора Сухорукова становится фюрером молодежного движения, которое вырастает вокруг «традиционных ценностей», а именно культа Пушкина, именем которого разгоняются концерты западной музыки, а в городе водворяется железный порядок.

Но и спортсмены, и «почвенники» составляли лишь каплю в море. Большинство гопников если и исповедовали какие-то ценности, то скорее из области воровской романтики. Образцом такой группировки была «Ждань», процветавшая в районе Выхино. Несколько сотен подростков были организованы в сплоченные команды, которые избивали «чужаков», вымогали деньги у «чертей» и «лохов», а иногда отправлялись на рейды в центр города. По образцу «Ждани» строились и некоторые другие московские группировки — «Нахим», «Парапет» и т. д. Но абсолютное большинство московских пацанов пребывали на «доплеменном» уровне организации. Это были непрочные дворовые шайки. Они занимались гоп-стопом в своих районах, курили, пили и лузгали семечки, не ввязываясь в большие войны организованных группировок.

Организационная слабость московских гопников оставляла пространство столицы беззащитным перед рейдами «гастролеров». Роберт Гараев описывает, как казанские группировщики открыли для себя Москву. В районе Казанского вокзала тусовалось иногда до полутора тысяч казанских гопников. Оказаться на задворках вокзала между глухих стен промзон было тогда смертельно опасно. Конкурируя за кормовую базу, приезжие дрались с московскими оппонентами, теми же «люберами», с выходцами из других регионов и друг с другом. Один из героев Гараева вспоминает:

«На Казанском вокзале поцапались с какими-то агрессивными пацанами. Они вышли покурить, в Москве-то можно, старшие не увидят. Рядом стоят несколько ребят кавказского вида. И кавказские подходят: “Гоните сигареты, снимайте часы”. Те: “Что?” До драки не дошло, начали орать друг на друга. Менты к ним подбежали, и они все вместе убежали через заборы. Лапы друг другу перепожали и двинули в какой-то парк. Короче, дагестанцы вместе с татарами пошли вместе мочить люберов. Приехали в парк, смотрят — любера идут с какими-то пацанами подозрительными, ну, рожи какие-то знакомые. Сошлись, орать начали, и вдруг один из наших узнает одного из них. Любера в этом парке скентовались с татарами другими. Казанцы и здесь, и здесь. И драка уже не получается. И вся эта толпа, человек сто, пошла на дискотеку несчастных москвичей раздевать».

Рынок порешал

В 1990-е с расцветом рынка в пацанскую среду пришли деньги. И это было началом конца. Верхушка уличных группировок — «авторитетные пацаны» быстро криминализовались. Они пополняли ряды рэкетиров и «братков», занимались крышеванием бизнеса («Потрошили кооператоров на “Рижской”», — поет группа «Кровосток»). Бандитские войны 1990-х сильно прорядили пацанские ряды. Деньги разрушали и саму культуру гопников. Лидеры перестали соблюдать «понятия». Все прежние почти рыцарские правила вроде «лежачего не бьют» или принципа верности своей улице рухнули перед соблазном наживы. Молодежь видела, что старшие превратили «уличный ход» в бизнес, и требовала своей доли. По стране прокатилась «гражданская война» внутри группировок. Организованная надстройка оторвалась от основной массы обездоленных в трущобах.

Но в криминальном хаосе эпохи первоначального накопления капитала низовой уровень пацанской культуры еще держался. Массовая безработица и галопирующее неравенство выталкивали молодежь на улицы. Других способов заработка (и организации досуга), кроме вытрясания мелочи у ларьков, многие просто не знали. Поэтому до середины 2000-х гопники оставались самым массовым видом уличной экосистемы в спальных районах. Но к середине путинской эпохи ситуация стала меняться. Два фактора сыграли свою роль.

Москва и Россия оказались частью глобальной тенденции — «великого снижения преступности», над объяснением которого ломают голову криминологи всего мира. По данным МВД, за 20 лет убийств стало меньше в 2,5 раза, изнасилований — почти в 3 раза, число разбоев уменьшилось почти вчетверо, а грабежей — в 2,2 раза. Глобальный характер этой тенденции заставляет искать универсальные объяснения. И одно из них — это рост социального контроля. Видеокамеры на каждом перекрестке, мобильная связь и интернет радикально изменили баланс в противостоянии «казаков и разбойников». Найти участников драки у метро еще 15 лет назад было почти невозможно, а теперь технология распознавания лиц почти гарантированно обеспечит виновным срок. Государство теперь следит за каждым, и это принуждает к послушанию.

Во-вторых, раньше социальные низы сохраняли автономию за пределами большой экономики города. Безработица и неустроенность конденсировались в виде бесконечного досуга. У обитателя спальника была уйма времени на то, чтобы посидеть «на кортах», полузгать семки и погопстопить. Но интернет и новые технологии размыли границу между трудом и досугом, включили тысячи отверженных в циклы товарного обмена и неполной, прекарной занятости. Свободное время стало товаром. Общество потребления выдернуло уличных пацанов из их коллективистских дворов и поодиночке выбросило на рынок дешевого труда. Гопники превратились в курьеров и таксистов.

Книга Роберта Гараева построена на отрывках интервью с выжившими в бурные 1990-е участниками молодежных группировок и их оппонентами — субкультурщиками, милиционерами, а также исследователями, чиновниками и журналистами. От себя автор вставляет небольшие фрагменты воспоминаний о собственном участии в одной из казанских уличных группировок. На протяжении всей книги он остается нейтральным наблюдателем, антропологом, который смотрит на своих героев со стороны. И лишь в самом конце он позволяет себе личную оценку пережитого опыта: «Меня, как и десятки тысяч сверстников, травмировало повседневное насилие, на котором держалась местная иерархия: унижение, избиения и грабеж… Группировка — это ненормально, в здоровом обществе она не может появиться. Я не приемлю правила “Пацан всегда прав”. Надо задумываться о моральной стороне своих поступков, правда не должна быть на стороне силы, слабого нельзя обижать только потому, что он слабый, а индивидуальность важнее выдуманных правил подросткового сообщества. Как бы пафосно ни звучало, эти простые вещи я пытаюсь донести до своих детей».

Для большинства тех, кто сталкивался с гопниками — организованными или нет, — этот опыт был не из приятных. Он был неотделим от боли и унижений. «Реальные пацаны» били окружающих и друг друга. Они скотски относились к женщинам. Они были вульгарны и грубы. И все-таки в них было нечто притягательное — первобытная естественность, смелость, пусть и уродливый, но культ чести и нонконформизм, отказ жить по лицемерным правилам «большого» общества. Это то, чего сильно не хватает сегодняшней культуре. Поэтому гопницкая эстетика сегодня подвергается коммерческой эксплуатации. В хипстерскую моду входят пресловутые кепки и шапки-«пидорки», спортивные костюмы Adidas и многие поведенческие приемы пацанов. Дизайнер Гоша Рубчинский в конце нулевых выпускает коллекцию одежды, вдохновленной пацанским стилем, с заправленными в штаны свитерами и широкими спортивными брюками. Даже на Западе есть небольшие сообщества, эстетизирующие поведение, стиль и приемы российских гопников. Причина эксплуатации этого образа — поиск подлинности, которой у пацанов хватало.

Гопники были культурой рабочего класса эпохи его упадка. Они исчезли с исторической сцены вместе с его окончательным поражением в социальной борьбе. Но сама эта борьба никогда не прекращается, и однажды шестеренки общества неравенства и контроля может заклинить снова. И тогда в сумраке московских дворов вновь прозвучит знакомое с детства:

— Слышь, братан, тормози. Ты с какого района?

Фото: Шогин Александр/ТАСС

Барнаул: на главу штаба Навального напали у городской администрации

26 июня 2017

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Нападения на сторонников политика в регионах происходят все чаще

На главу предвыборного штаба Алексея Навального в Барнауле Артема Косарецкого напали с ножом, сообщают представители местной оппозиции. По словам главы отделения «Партии прогресса» Ольги Фотиевой, на Косарецкого напали возле здания городской администрации.

«Становится жарче, вот уже и первая кровь. Сегодня утром у администрации на Артема напали гопники. […] Приехала нацгвардия, гопников увезли», — написала Фотиева на своей странице в «Фейсбуке» утром в понедельник, приложив фотографию Артема Косарецкого с глубоким порезом на локтевом сгибе руки.

«Чем руку порезали, Артем не понял. Охрана администрации поддерживала нападавших, когда Артем показал, что кровь течет, они сказали «комар укусил», — заявила Фотиева в беседе с порталом «Тайга-инфо».

Как следует из заявления штаба Навального в Барнауле, нападавшие пытались помешать Косарецкому подать заявку на проведение публичного мероприятия.

«Нападавшие угрожали применить силу, если Артём не отойдёт от входа, после чего нанесли ранение предметом, похожим на нож, и начали душить», — говорится в заявлении штаба.

Нападавшие, по словам оппозиционеров, задержаны.

Битва за регионы

Из регионов России в последние недели часто приходят сообщения о нападениях на сторонников Алексея Навального.

В конце мая группа вооруженных бейсбольными битами людей избила сына предпринимателя, сдающего в аренду помещение для предвыборного штаба Навального в Иркутске.

«У потерпевшего — подозрение на сотрясение мозга. Нападавшие кричали ему: «Ты сторонник Навального!» Но штаб закрываться не будет, его работа продолжится», — сказал тогда Русской службе Би-би-си пресс-секретарь кампании Навального Руслан Шаведдинов.

В конце марта неизвестные подожгли офис избирательного штаба Навального в Санкт-Петербурге. Соратник Навального Леонид Волков назвал поджог «частью атмосферы ненависти».

Автор фото, Polina Kostileva

Подпись к фото,

Поджог штаба в петербурге не остановил его работу

22 июня в Кирове неизвестные подожгли автомобиль координатора предвыборного штаба оппозиционера Навального Артура Абашева. Абашев связывал поджог с открытием штаба Навального, который начал работу несколькими часами ранее.

10 июня ставропольский активист Ярослав Синюгин сообщил, что неизвестные бросили бутылку с зажигательной смесью в помещение, где находится предвыборный штаб Навального.

Наконец, за несколько часов до нападения на Косарецкого, штаб Навального в Барнауле пытались поджечь: сотрудники штаба выложили фотографии стены здания со следами огня.

Сам Навальный сейчас находится под арестом, после того как он был задержан в подъезде своего дома в день митинга 12 июня и позже осужден на 30 суток. Его признали виновным в повторном нарушении порядка организации массового мероприятия (часть 8 статьи 20. 2 КоАП).

Кто же они – пацаны гопники?

В наше время улицы просто переполнены разными категориями населения — уголовниками, отморозками, скинхедами, лохотронщиками и прочими. Наиболее распространенная масса отморозков – это гопники или, проще говоря, гопы. Но эта масса называет себя пацанами, четкими, реальными. На sport-kosa.ru/poleznosti/gopnik-i-sportsmen.html, на котором есть подробная информация, будет хорошим помощником в раскрытии темы: «Кто такие пацаны гопники».

Встретить гопников можно в подъезде, сквере, парке, старом дворе, автобусной остановке или в детском саду. Отличить данную массу не составит особого труда, так как наиболее часто они наголо выбриты и носят спортивные костюмы известных брендов в сочетании с туфлями из кожи. В холодное время года поверх спортивного костюма гопы надевают кожаные куртки с меховым воротником и какую-либо кепку. Очень любят семечки, крутить зажигалку в руках, сидеть на корточках и держать за ухом сигарету. Каждому гопнику характерен особый вид поведения, имеющий асоциальный уклон и развязная походка.

В качестве оружия гопник может применить китайский нож или розочку из разбитой бутылки. Но самое излюбленное оружие – это бита, кастет или любое подручное средство. Драки они любят, но чтоб не нарваться на более сильных, гопники наступают только толпой. Основное вечернее занятие гопов – это стрельнуть у кого-нибудь денег на выпивку или устроить громадную драку на улице. Также к гопникам относится всякая уличная босота, которая беспризорно шатается по подворотням в поисках одинокого случайного прохожего.

Умственное развитие гопов оставляет желать лучшего, так как их уровень интеллекта приближен нулю. Однако инстинкт хищника очень хорошо развит. Этот инстинкт позволяет гопникам вычислять жертву среди общей массы населения. Нападения гопников могут быть с целью завладения имуществом или ради развлечения, которым можно доказать окружающим свою крутизну.

Многие представители данной массы населения занимаются спортом, таким как бокс, рукопашный бой или просто посещают тренажерный зал. Но не многие придают спорту большое значение. Хватает нескольких уроков, чтоб подучить некоторые приемы, имея преимущество перед жертвой.

Важным для любого гопника – это следовать тюремным понятиям. Хотя не вся масса придерживается тех самых правил. В наши дни молодежь попусту бросается словами, за которые в 90х строго наказывали. Психологическим оружием гопников является «грузка», с помощью которой гопник убеждает оппонента в вине. Не один гопник никогда не признает себя не правым, в плоть до избиения собеседника.

Специально для сайта sport-kosa.ru

Шахматист гулял с девушкой по парку. На них напали гопники. Оценив ситуацию,

Шахматист гулял с девушкой по парку. На них напали гопники. Оценив ситуацию, он решил пожертвовать королевой.

4 года назад

+10

Пьяные гопники вызвали скорую и побили врачей. Ридус

В Новочебоксарске пьяные молодые мужчины напали на работников скорой помощи, которых сами же и вызвали для своего побитого приятеля.

Когда бригада медиков заехала во двор, то их встретила компания из восьми пьяных парней. До пострадавшего руки у санитара так и не дошли — почти сразу возникла словесная перепалка, а затем гопники принялись его бить. Хотя врач оказался не робкого десятка и сразу скрутил напавшего, на помощь тому поспешили его подельники. В ситуацию пришлось вмешаться другим сотрудникам скорой.

Видеозапись нападения на медиков, которая была сделана установленной на карете скорой помощи камерой, опубликовал телеканал «360».

Прибывшие на место инцидента полицейские задержали молодых людей и доставили в отдел для разбирательства. Нападавшими оказались ранее судимые жители города в возрасте от 18 до 26 лет. На них были составлены административные протоколы по части 1 статьи 20.1 КоАП РФ «Мелкое хулиганство».

Работа на скорой помощи — не только ответственная и благородная, но и опасная. Недавно в Набережных Челнах пациентка напала на сотрудницу скорой помощи и попыталась ее задушить. До этого пьяные мужчина и женщина избили приехавших на вызов сотрудников скорой помощи в Петербурге, а в Омске медикам даже пришлось отстреливаться от агрессивных мужчин.

почему «малолетки-АУЕ» нападают на людей в саратовском ТЦ, и чем все это закончится — ИА «Версия-Саратов»

Давайте по порядку. Есть в Саратове блогеры, которые любят подходить к сотрудникам ГИБДД при исполнении и тупо снимать на камеру их работу, доводя некоторых стражей правопорядка до истерики со всеми вытекающими. Есть блогеры, которые занимаются чем-то похожим в торговых центрах. Вот такие активисты и стали жертвами беспорядков, прошедших на этой неделе в центре города.

Взрослые дяди, судя по выложенным в Сеть многочисленным роликам, ходят по саратовским ТЦ и записывают результаты своего весьма длительного общения с местным персоналом на телефоны и камеры.

Среди претензий блогеров на данный момент уже имеются такие: почему нельзя проходить со стаканчиком с напитком в торговые залы, зачем покупателю втюхивают корзинку в руки, как смеют руководители магазинов досматривать вещи человека, если он «запикал» при прохождении рамок и, самое главное, отчего нельзя производить съемку товара и посетителей в ТЦ?

Что произошло?

В воскресенье, 3 июня, борцы за права покупателей пришли в один из торговых центров Саратова — «Победа Плаза». Тут у них было сразу две цели — доказать, что видео снимать можно где и когда угодно, а также разобраться с администраторами фудкорта по поводу того, что местная охрана якобы выгоняет из-за столиков малолеток, которые просто так там сидят, ничего не заказывая более 15 минут.

И тут уже начался абсурд всей этой бредовой истории, поскольку те самые малолетки, за которых решили заступиться блогеры, их же в итоге и отпинали. Пока активисты снимали спор с охраной по поводу запрета на съемку, к месту действия подтянулись детишки лет 12-14. Они стали задавать вполне резонный вопрос: какого черта на них направляют камеру?

Вот и второй абсурдный момент — блогеры, которые активно сыпали ссылками на статьи, разрешающие производить запись в общественных местах, столь же упорно стали игнорировать запрет на съемку несовершеннолетних, также прописанный в законодательстве.

И тут в перепалку вступил какой-то не очень адекватный человек в клетчатой рубашке. Он, как и некоторые представители буйной молодежи, принялся крайне резко «наезжать» на блогеров.

Основной агрессор Николай Строганов (справа). Кадр из ролика на ютуб-канале «Бумеранг»

В результате дошло до рукоприкладства. Один из «банды» детей в ходе перепалки выкрикнул: «АУЕ» (сокращение от популярного среди детдомовцев молодежного течения «Арестантское уркаганское единство», пропагандирующего тюремные понятия), чем впоследствии воспользовались некоторые СМИ, объявив ни много ни мало о существовании в Саратове детской группировки якобы «крышующей» ТЦ.

В тот день столкновение закончилось тем, что кто-то брызнул в помещении торгового центра из перцового баллончика. Позже противоборствующие стороны будут обвинять в этом друг друга, а истину, хочется верить, установят правоохранительные органы.

Хотя полицейские, как и охранники ТЦ попавшие на запись блогеров, в этой истории выглядели не в лучшем свете. И те и другие, казалось, просто не понимали, что им делать и как себя вести в сложившейся ситуации. С одной стороны матерящиеся отмороженные детки с клетчатым предводителем, чья речь больше напоминает «базар» отсидевшего пару десятков лет зэка, с другой — вооруженные камерами борцы за право не носить в руках корзинки для покупок…

«Стрелка»

Через три дня, 6 июня, в центре города должна была пройти «стрелка» между блогерами и малолетками. На место прибыли стражи правопорядка, журналисты, «уркаганские» детишки и группа поддержки ютуб-активистов.

«Приглашение» на разборки, записанное Строгановым и распространенное через соцсети. В назначенный день «клетчатый» на сходке обнаружен не был. Позже националисты из других регионов сообщали, что избили обидчика блогеров на Театральной площади Саратова, записав процесс на видео. Однако ими же эта информация позже была опровергнута

Также подтянулись представители одной из межрегиональных националистических организаций — «Мужское государство» (МГ). Видимо, их интерес к происходящему был подогрет тем, что некоторые несовершеннолетние, к которым уже приклеился девиз «АУЕ», были не славянской внешности.

Стоит отметить, что в ходе несостоявшейся «стрелки» (стороны просто постояли друг напротив друга) представители МГ вели себя довольно адекватно, высказываясь о том, что просто хотят выразить протест нездоровому поведению агрессивной молодежи в ТЦ. Однако в пабликах этой организации в соцсетях и на личных страничках детей, участвовавших в конфликте, некоторые соратники «Мужского государства» были не столь рассудительными.

Малая часть сообщений, оставленных на странице самого молодого участника конфликта с блогерами / © соцсети

Стали появляться призывы избивать и обливать мочой не только АУЕшников, но и детей некоторых национальностей, заполонивших торговые центры по всей России. Сотни комментариев с такими и подобными этим призывами, угрозы и оскорбления в адрес «нерусских» и их матерей — полились как из рога изобилия.

Дошло до того, что кто-то вывалил в Сеть домашние адреса детей, попавших на видеозапись в день конфликта, а также контакты их родственников.

В результате все уже забыли о хайпанувших блогерах, с посещения которыми ТЦ все началось. Теперь основное противостояние идет между националистами и агрессивными малолетками.

Снимки подобного рода выкладываются в официальной (закрытой) группе «Мужского государства» в ВК

В соцсетях называются новые даты «забитых стрелок» и поступают взаимные угрозы «посадки на бутылку», избиений и тому подобного. А возле «Победы Плаза» теперь время от времени дежурят наряды полиции с автозаком и специально оборудованным микроавтобусом.

Между тем, предполагаемый наставник детей из ТЦ — Николай Строганов — по некоторым данным стал фигурантом уголовного дела, возбужденного по факту нападения на блогеров. Как удалось выяснить ИА «Версия-Саратов», у этого человека уже имеется серьезный «послужной список».

Свой «трудовой путь» мужчина в клетчатой рубашке начал еще в 2012 году, будучи несовершеннолетним. Тогда его осудили за кражу на 1 год условно, однако позже наказание заменили на реальное заключение в исправительной колонии общего режима. Потом последовал еще ряд судебных процессов по кражам.

«Послужной список» Строганова / © Официальный сайт мирового суда Кировского района Саратова

Последняя отсидка у него, по всей видимости, закончилась совсем недавно. В феврале 2017 года мужчину приговорили к 1 году колонии строгого режима за кражу куртки из магазина. Вещь из торговой точки он вынес в рюкзаке, обклеенном внутри фольгой.

Суд пришел к выводу, что Строганов, уже имея непогашенную судимость за совершенное ранее тяжкое преступление, не встал на путь исправления. Похоже, этого не произошло и после недавнего освобождения из мест лишения свободы…

Хочешь жить — готовься к войне

Это основное, что можно вынести из произошедшего в саратовском ТЦ. Шокирующие кадры с огрызающимися на взрослых детишками, бросающимися на жертву как стая разъяренных собак — вот она сегодняшняя реальность.

Такие озлобленные «цветы жизни» можно встретить не только в «Победе Плаза». Они вообще облюбовали островки урбанистики, появляющиеся посреди моря серой городской действительности в регионах.

Торговые центры стали местом притяжения не только и даже не столько покупателей, на которых, собственно, и рассчитаны. Сюда стекаются дети, для которых ТЦ теперь заменяют подвалы и подворотни (к сожалению, иных заменителей, видимо, на данный момент не существует). Благодаря этому рядовой обыватель может не только увидеть то, чем и как живет нынешняя молодежь, но и сам становится невольным участником этой жизни. Вот это и пугает людей.

Пожалуй, трудно придумать более страшный приговор для всех ответственных служб, компетентных органов и государства в целом, чем толпы детей, проводящие свой досуг в ТЦ. Это такой яркий показатель результата всеобщей заботы о будущем страны.

Это школа, в которой учителя мечтают о введении карантина, чтобы хоть на какое-то время освободиться от бессмысленной писанины, участия в идиотских митингах, куда добровольно-принудительно свозят на автобусах и от прочего бреда.

Это родители, которые либо не просыхают от хорошей жизни, либо упахиваются до потери сознания, чтобы завтра было что поесть. Это окружающая действительность — грязь, коррупция, безнаказанность…

Все это смотрит на нас в торговых центрах жестким взглядом какого-то десятилетки, способного перегрызть горло человеку, если это потребуется. Или если такую команду даст наставник.

Кадр из клипа молодежной группы Аигел, главный герой которого своими видом, поведением и судьбой подозрительно напоминает Николая Строганова. Меньше чем за год он собрал в Сети почти 11 миллионов просмотров

Это АУЕ? Да черт его знает. Не столь важно. Может быть, детдомовское движение и не имеет никакого отношения к этим детям. Хуже другое. Несовершеннолетние попали под воздействие обновленного тюремного течения. Такого современного и «крутого», что так называемому шансону и не снилось.

Они могут и не знать, как расшифровываются три эти буквы, но со смехом выкрикивают их в кругу друзей. Они смотрят клипы к современным «электронным» песням, пропагандирующим жизнь, выбранную тем же Строгановым. И им нравится. Такие клипы собирают более 10 миллионов (!) просмотров.

Это модно — вот что страшно. Это уже случилось. Это уже часть нашего самого ближайшего будущего. И немного — настоящего.

Кто сумеет исправить то, что произошло? Беззубые полицейские, которые эффективно работают с детьми, как оказалось, лишь на определенных митингах оппозиционных политиков? Или может быть соратники националистов, обещающие обоссать малолеток и рассадить их на бутылки?

Кажется, точка невозврата тут уже пройдена. Остается только не ждать, а готовиться. Готовиться охранникам торговых комплексов, потому что это явно не последний подобный случай. Готовиться стражам правопорядка. Готовиться всем.

Как я был купчинским гопником

Человек, который назвал меня крысой, едва доставал мне до плеча. И нетвердо стоял на ногах. Я отпихнул его и пошел дальше.

Но вспомнил, что пару месяцев назад так же шел по Купчину. Средь белой ночи. Правда, облачной и довольно темной. Вдруг в кустах что-то зашевелилось, и сзади меня огрели по голове. Видимо, рассчитывая оглушить или сбить с ног. Но слабо и неумело. Я в недоумении оглянулся. Передо мной стоял подросток лет пятнадцати. Он что-то пробормотал – мне показалось, «извините», – и убежал.

Впервые за 20 лет стало страшно гулять по Купчину ночью. То же самое прошлым летом я почувствовал на даче. В моих краях завелись гопники. Я был уверен, что они исчезли как класс. Как крысы после дератизации. Как льготы после монетизации.
– Ладно, – думаю, – наверное, это мне так не везет.

Нет. Оказалось, гопники расплодились по всей стране. В городе Миассе они напали на участников рок-фестиваля «Торнадо». СМИ бьют тревогу. Одна уважаемая газета написала, что «побоище в Миассе – это яркий пример покупки и эффективного использования ресурса гопников».

Я – старый купчинский гопник. И я протестую. Это другие гопники. Тех — старых, настоящих, восьмидесятников – невозможно было купить. И тем более – эффективно использовать.

Гопник ленив.
Купчинские гопники были на редкость ленивыми. Драки двор на двор случались не чаще, чем раз в год. Все остальное время мы сидели на скамейках у парадных и обсуждали, что неплохо было бы с кем-нибудь помахаться. Изредка, от скуки, мы кричали проходящим школьникам:
– Слышь, двадцать копеек есть?
– Нет.
– А если обыскать?
Некоторые подходили и отдавали 20 копеек. Большинство спокойно шло дальше.

Гопник чужд коммерции.
Напрочь забыл, куда мы девали эти 20-копеечные монеты. Скорее всего, мы нарывались на более крутых гопников и отдавали им.
Лично я только один раз занялся гоп-коммерцией. По пятницам мы ходили на УПК. Учебно-производственный комбинат. Там мы надевали на винтик шайбочку, а потом электроотверткой закручивали гаечку. Так нас приучали к взрослой жизни. С большой пользой, если учесть, что на нас надвигалась рыночная экономика. Из шайбочек я сплел цепуху сантиметров в тридцать. Рассчитывал выручить за нее рубль. Прямо у ворот УПК цепуху у меня отобрали и ею же избили. Довольно болезненно.
Коммерция не задавалась. Кстати, никто из моих знакомых гопников в 90-е не стал бандитом.

Гопник – человек высоких моральных принципов
У купчинских гопников существовал кодекс чести. Если ты шел с девушкой, тебя не трогали. Когда ты проводишь ее до дома, на обратном пути тебе, конечно, наваляют. Ты же уже без девушки. Если ты с двумя девушками – тебе тоже наваляют. Больно жирно. Но с одной – табу.

Сейчас ты идешь один. Навстречу — четыре малолетних придурка и девушка. Навалять тебе предложит именно девушка.

Купчинские гопники никогда не нападали исподтишка. Они долго расспрашивали о твоих музыкальных пристрастиях. «Кино» любишь или «Алису»? Не угадал – только тогда бьют. Иногда и вовсе не бьют. Как-то раз поймали меня в чужом дворе:
– Ты откуда? Не из крокодильника?
Я честно ответил:
– Я не из крокодильника.
– Ладно, иди.
Я вежливо поинтересовался:
– А если бы я был из крокодильника?
– П…лей бы огреб.
Оказалось, крокодильник – это два зеленых дома. Жить в них категорически запрещалось.

Гопника узнаешь по одежке.
Сейчас невозможно визуально отличить гопника от аспиранта. Они одинаково одеваются. Одинаково стригутся. Да и говорят, признаться, одними и теми же словами.
Раньше все было ясно. Гопник – это кирзовые сапоги, ватник и солдатский ремень. Меня эта униформа жутко раздражала. Я ее не носил. Поэтому ко мне относились хорошо, но не уважали. Я переживал. Я тогда еще не знал, что такое отношение – это крест на всю жизнь. Раз знакомые гопники заявились ко мне домой. Они долго мялись, а потом высказали все, что накипело в их гопницких душах:
– Почему ты не сидишь с нами у Ромкиной парадной? Почему ты никогда не носишь ватник и сапоги?
Если бы они были интеллигентами, они бы воскликнули:
– Ты презираешь свой народ, крыса!
Я достал из шкафа ватник. Предъявил. Они удовлетворенно закивали. Я предъявил сапоги. Да не кирзовые, а хромовые. Они задыхались от восхищения. Наконец, я показал ремень. Да не солдатский, а моряцкий.
– В чем же дело? – хором закричали мои знакомые.
– С этими вещами слишком много связано, чтобы носить их каждый день, – мрачно сказал я.

Гопник – меломан.
Конечно, и в мое время были какие-то странные гопники. Которые, как и миассовские, били рокеров. Но они обитали в загадочных Люберцах. В Купчине таких не было. Все мои знакомые были в какой-то степени рокерами. «Кино», «Алиса», «Гражданская оборона» – предмет бесконечных разборок, кто круче, но в то же время – идеологическая база.
Магнитофон – непременный атрибут посиделок. До сих пор не понимаю, почему магнитофон нужно было носить в полиэтиленовом пакете. И непременно – на плече. Видимо, ритуал сформировался до меня, в древности. Звук не имел значения. Чего услышишь из советской кассеты через полиэтиленовый пакет?

Сейчас гопники слушают музыку в плеере. Плеер – принципиально антигопницкое устройство. Он противопоставляет человека коллективу. Развивает склонность к индивидуализму. Человека в плеере, пожалуй, можно и купить, и эффективно использовать.

Нынешние гопники – ненастоящие. Они – постгопники. Гопники эпохи постмодерна.
Посмодерн – это безыдейность. (Где он, русский рок?) Размытость этических представлений. (Где они, кодексы чести?) Заимствования из разных эпох. (Дома сидеть в «Контакте», а на улице стрелять сигареты и отбирать мобилы). Какая-то несерьезность. Отсутствие пафоса. Видел тут двух будущих гопников и дегенератов. Лет двенадцати. Они отвешивали друг другу чувствительные тумаки, ржали и кричали:
– Ну, Валера… Эй, Башка…

Они подражали глянцевому сериалу «Даешь, молодежь!». Позор. Что из них вырастет? В мое время дети в десять лет суровили брови, искривляли рот и горланили:
– Мама – анархия, папа – стакан портвейна!
И выросли достойными людьми. Кто-то на стройке вкалывает. Кто-то бутылки собирает. А один и вовсе производит бумажные тарелки. Я к нему даже подойти боюсь.
Во всем этом мне непонятно одно. Тогда была эпоха перемен. Не вижу связи, но социал-аналитики уверяют, что гопники расплодились именно по этой причине. А сейчас-то с чего? Может, я что-то в этой жизни просмотрел? Чего-то не замечаю?

ранее:

Гречка – символ закрытости и национальной исключительности
«Зенит» – русский дрим-тим. А Губочана заменить некем…
Несколько мыслей в защиту жары
Что кроме милиции надо еще переименовать
Анонсы нового телесезона наводят на интересные мысли
Зачем Лужкову знать, кто поджег Москву в 1812 году?
Чем надо заниматься в самых длинных в мире очередях

Пустота либерализма Адама Гопника

Вместо этого Гопник ведет нас через забавный дом своего собственного случайного чтения и своего смутного ощущения цикла возмущения в Интернете. Мы получаем необъяснимый поворот в жизни анархистки Эммы Гольдман, чья критика либерализма интересует Гопник меньше, чем ее «восторженное сексуальное пробуждение» и ее ненависть к Ленину. Затем он переходит к теории интерсекциональности, единственному большому левому течению, помимо анархизма, которое получило нечто, напоминающее прямой анализ.Гопник находит интерсекциональность интригующей, но опасается, что привилегированные студенты колледжа зашли слишком далеко в сторону «эссенциализма и детерминизма».

Время от времени Гопник вспоминает, что его якобы противник — революционная идеология, и выдвигает самые печальные версии аргумента «это уже испробовано». Он пытается облачиться в мантию старого антитоталитариста, который всегда представлял себя трезвым исследователем реальности. Но, несмотря на свою риторику, гопник почти не заинтересован в искоренении фактов.Откуда, например, взялась новая волна «авторитарной» политики? Гопник слышал о депрессивных, деиндустриализированных местах, таких как Акрон, штат Огайо, и Лилль, Франция, и даже понимает, что чувство деградации и заброшенности подтолкнуло их к правому национализму. Он знает об экономике с низкой заработной платой и экономическом неравенстве. Но вместо того, чтобы искать осмысленные объяснения, он прибегает к неисторическим банальностям: «Политика сильных людей и правление босса в простейшей форме — это история человечества», — вздыхает он.«Поэтому вместо того, чтобы искать особые обстоятельства, которые вызывают его рост… мы должны принять истину о том, что всегда может расти , что соблазн закрытого авторитарного общества постоянно присутствует в человеческих делах».

Быстрая деградация планеты сделала радикализм рациональным, а инкрементализм — своего рода цивилизационным влечением к смерти.

Что стоит за климатическим кризисом, который, как показывает неудержимая волна анализов, движется к нам с пугающей скоростью? «Экономические проблемы, присущие капитализму, должны быть отделены от проблем современности», — пишет Гопник.«Экологические катастрофы — это правильное повод для беспокойства, но их заставляет стремление к росту, а не капитализм в частности». Очевидно, тот факт, что у Восточного блока были плохие экологические показатели за 45 лет своего существования, означает, что мы должны игнорировать тот факт, что промышленное производство и «стремление к росту» завоевали земной шар еще до того, как коммунизм когда-либо существовал, и что последние 30 лет после Тотальный глобальный триумф капиталистической системы был хуже для климата, чем столетия, которые им предшествовали.

Эти примеры показывают глубочайший провал гопнического стиля мышления и старого либерального консенсуса, который он пародирует: заключенный в идеализированную историю политической мысли и идеологизированный конфликт между политическими «системами», ему не хватает фундаментального понимания того, как политическая экономическая мощь сформировала последние два столетия. Он не в состоянии дать даже общее представление о том, как либеральный капитализм изменил земной шар и установил последовательность имперских порядков (британских, затем американских) с неисчислимыми человеческими и экологическими издержками.Даже во время «холодной войны», которая все еще формирует основные параметры либерального воображения, люди, сопротивлявшиеся капитализму, были жестко ограничены всемирным антикоммунистическим вмешательством и репрессиями, в том числе в самом сердце Западной Европы. Государство всеобщего благосостояния, которое Гопник отмечает как достижение социалистов, которые увидели свет и «стали либеральными», часто создавалось консервативными правительствами, работающими с Соединенными Штатами, чтобы блокировать более радикальные эгалитарные цели левых. Гопник даже не пытается объяснить, как государство всеобщего благосостояния подверглось нападкам в последующие десятилетия и что это может сказать нам о его идеализированном либерализме.Он просто призывает нас делать то же самое, хотя и с некоторой поверхностной переориентацией и обновленной риторикой.

«Тысяча маленьких рассудков» Адама Гопника — урок понимания либерализма: NPR

Тысяча маленьких здравниц

Моральное приключение либерализма

Адам Гопник

«Мир Софи» Йостейна Гардера была одной из самых запоминающихся книг, которые я прочитал в раннем подростковом возрасте.Великолепие этой книги проистекает из способности Гардера облегчить усвоение сложных концепций молодым умам. Книга Адама Гопника «Тысяча маленьких здравых рассудков: моральное приключение либерализма» делает то же самое с либерализмом, но для политически активных взрослых.

Либерализм и либералы находятся под угрозой. В нынешнем политическом ландшафте атака идет как справа, так и слева, и сопровождается волной событий, угрожающих демократии и вызвавших нарастающий кризис веры в либеральные институты, критикуя основу либеральной мысли. Тысяча малых здравомыслия выступает против этого обвинения. Путем (пере) определения либерализма, прослеживая его влияние на историю, общество и политику, и взаимодействуя с различными интеллектуалами, теоретиками, писателями и политическими деятелями, такими как Фредерик Дуглас, Баярд Растин, Джон Стюарт Милль, Роберт Д. Патнэм, Майкл де Монтень, Адольф Гитлер, Бенджамин Дизраэли, Филип Рот, Джордж Элиот, Харриет Тейлор, GH Льюис, Мишель Уэльбек и Юрген Хабермас, Гопник демонстрируют, насколько либерализм — это больше, чем термин для политического центризма или идеи свободных рынков, заинтересованный, постоянно расширяющийся поиск позитивных, всеобъемлющих изменений на всех социальных и политических уровнях.В конечном итоге, показывая влияние, которое он оказал в прошлом, Гопник представляет либерализм не только как моральное приключение, но и как необходимость в эпоху возрождения автократии и безудержного фанатизма.

Гопник хочет, чтобы читатели поняли либерализм. Однако либерализм — это многое. На протяжении всей книги он исследует ее историю и объясняет ее необходимость, но никогда не упускает из виду свою главную цель: заставить людей понять, что это такое, потому что понимание этого означает понимание необходимости в этом. Чтобы достичь этого, он определяет и переопределяет либерализм различными способами, привязывая его к условиям жизни человека, к нашему растущему набору проблем и к меняющимся политическим реалиям.Он начинает с простых, несколько юмористических заявлений вроде этого: «Либерализм — это наша обычная практика общения, превращенная в принцип плюрализма, подростковые текстовые сообщения возведены во власть закона». С тех пор он усложняет и упрощает определение, адаптирует его к новым проблемам и достигает его гуманистической сути:

«Либерализм — это философия, ориентированная на факты, с историей, прежде всего чувствами. Либеральный гуманизм — это единое целое, в котором гуманизм всегда предшествует либерализму.Новые сильные чувства по поводу сострадательной связи с другими людьми, по поводу сообщества всегда неформально разделялись, прежде чем они кристаллизовались в закон.Социальные контакты предшествуют социальному контракту. Понимание эмоциональной основы либерализма необходимо для понимания его политического проекта ».

Одна из идей, лежащих в основе этой книги, состоит в том, что главная цель либерализма с социально-политической точки зрения — это реформы, и что либералы« верят в возможность реформ. «и думайте об этом как о чем-то, что« всегда будет иметь важное значение »и будет постоянно требоваться:

« Следующая реформа необходима не потому, что мы изменили наши взгляды, а потому, что новые виды жестокости всегда возникают или становятся видны.Наши взгляды обостряются. Наши круги сострадания расширяются. Ни одно здравомыслящее общество не достигает точки безопасного равновесия. Нам всегда нужны перемены. Процесс реформ никогда не заканчивается не потому, что мы всегда ищем утопию, а потому, что по мере того, как рост знаний меняет наши условия, нам нужно новое понимание, чтобы изменить наши планы ».

Как и любая документальная книга о больших идеях с политическим уклоном, Тысяча малых здравомыслия вызовет много споров. Это изначально умный, страстный, хорошо проработанный манифест, но он содержит так много, что невозможно взаимодействовать только на одном уровне или согласиться или не согласиться с ним в целом.Фактически, хотя я согласился с большей частью книги, я обнаружил некоторые проблемы. Например, Гопкин говорит, что можно позволить мелочам скользить, чтобы сосредоточиться на общей картине. Кроме того, он никогда не взаимодействует с работами ученого и феминистского критика Гаятри Чакраворти Спивак, которые бы чудесным образом обогатили и усложнили бы вещи. И он защищает свободу слова и пресловутую «скользкую дорожку» в манере, напоминающей тех, кто красноречиво защищает таких людей, как Джордан Петерсон, Майло Яннопулос и Алекс Джонс (очевидно, никто из которых Гопник не защищает и даже не упоминает).

Если Мир Софи был Гардер, обучающим молодых читателей философии, Тысяча малых здравомыслия — , который Гопник пишет для своей дочери-подростка (в благодарностях он называет то, что он делает в книге, «отцовским раскрыванием») — одна из самых ярких современных работ, рассказывающих нам о либерализме и убедительно описывающих его как один из самых мощных инструментов, которые мы должны изменить в нашей нынешней ситуации:

«Либерализм — это не политическая теория, применяемая к жизни.Это то, что мы знаем о жизни, применительно к политической теории. Это хорошее изменение происходит шаг за шагом, камень за камнем и птица за птицей, мы продвигаемся по жизни по невидимым улицам и, чувствуя наш путь в их темноте, пробуждаемся и обнаруживаем, что изменились, а иногда и стали лучше ».

Независимо от того, согласны ли читатели с гопниками или нет, это важная и своевременная книга, которую следует обязательно прочитать, потому что она указывает на все, что не так, а затем делает шаг вперед — важный шаг, который не делают большинство других: она предлагает жизнеспособное решение.

Габино Иглесиас — писатель, рецензент и профессор, живущий в Остине, штат Техас. Найдите его в Твиттере по адресу @Gabino_Iglesias.

Чарли Эбдо, лицензированные клоуны-анархисты французского общества: NPR

Скотт Саймон из

NPR беседует с Адамом Гопником, который написал предисловие к открытому письму, манифесту Стефана Шарбонье, редактора Charlie Hebdo, который был убит, когда боевики напали на офисы газеты.

СКОТТ САЙМОН, ВЕДУЩИЙ:
Прошел почти год с тех пор, как два террориста, два брата, ворвались на редакционное собрание французского сатирического журнала Charlie Hebdo.Они убили 12 мужчин и женщин, в том числе полицейского, и вызвали трехдневный террор по всей Франции, включая убийство четырех человек на кошерном рынке. После смерти сатириков фраза Je suis Charlie, I am Charlie стала лозунгом солидарности для свободного самовыражения во всем мире. Стефан Шарбонье, редактор Charlie Hebdo, известного как Charb, только что закончил открытое письмо, которое теперь опубликовано как посмертный манифест — «Открытое письмо: о богохульстве, исламофобии и истинных врагах свободы слова».«Автор книги — Адам Гопник из The New Yorker, известный летописец Парижа. И он присоединился к нам из Нью-Йорка. Большое спасибо за то, что вы с нами.
АДАМ ГОПНИК: Рад быть здесь, Скотт.
САЙМОН: Вы говорите, когда впервые прочитали Charlie Hebdo в 1970-х, это было не вам по вкусу.
ГОПНИК: Нет. Я был ребенком, и это было ужасно, и меня беспокоило не кощунство, а непристойность 14-летнего американца. Но с годами я стал глубоко ценить Charlie Hebdo и то, что он делал.Отчасти, Скотт, потому что я стал педантом формы. Я закончил свою дипломную работу по истории искусства и, в частности, по истории французской сатирической карикатуры. И это заставило меня понять, какую богатую и стойкую традицию этот, казалось бы, грубый кощунственный журнал все еще олицетворял во французской жизни.
САЙМОН: Может быть, нам стоит объяснить американцам, которые, возможно, слышали о журнале только тогда, когда произошли эти ужасные убийства …
ГОПНИК: Конечно.
САЙМОН: Чарли Эбдо был и не является The Onion или «The Daily Show».«Это другой вид сатиры. Можно сказать так — менее политкорректно.
ГОПНИК: Бесконечно менее политкорректно, но гораздо более всеядно. Чарли Эбдо насмехался над всеми. Они издевались над левыми. Они высмеивали право. Они высмеивали, прежде всего, крайне правых, крайних правых Ле Пена. Если что-то могло идентифицировать их политику, то они были анархистами. Они презирали всякую власть и всех, кто претендовал на власть. Они высмеивали раввинов, священников, президентов, имамов и пророков.Так что, как вы знаете, Скотт, это был своего рода путь в обществе, которое во многих отношениях является чрезвычайно формальным и жестким, каким может быть Франция, какой может быть официальная Франция. Это были лицензированные анархические клоуны общества. И все понимали, как люди понимали сотни лет, зная раблезианскую традицию французской сатиры, они знали, как ее читать. И они поняли, какое освобождение от благочестия представляет собой каждую неделю.
САЙМОН: Позвольте мне попросить вас прочитать, если мы можем, из Charb.Это раздел, который, кажется, имеет рабочее название «Бог достаточно велик, чтобы позаботиться о себе».
ГОПНИК: Верно. И Чарб пишет (читает) откровенно, если Бог существует и настолько могущественен, как утверждают его приспешники, мы, неверные, неверующие, миряне, атеисты, антитеисты, вольнодумцы и отступники, пребываем в глубоком [ругательстве]. Мы непоправимо обречены на адский огонь, что поднимает вопрос, почему верующие прибегают к человеческому правосудию, чтобы наказать нас, когда божественное правосудие сделало бы трюк гораздо более суровым, чем любой судья? Кто в точности этот божественный персонаж, о котором говорят, что он всемогущ, но которому нужно нанять адвокатов, чтобы привлечь нас в суд? Разве он не обижается, когда тот, кого он всегда считал верным последователем, обращается к правовой системе, а не к молитве? Зачем верующим рисковать выставить Бога смешным, проигрывая испытание на Земле, если он уверен, что выиграет каждое испытание на Небесах?
САЙМОН: Спасибо.Адам Гопник читает слова Чарба в «Открытом письме» из посмертного манифеста главного редактора Charlie Hebdo. Я понимаю точку зрения Чарба, но в какой-то момент Charlie Hebdo пытался использовать оба варианта, потому что кое-что из того, что они делают, не было забавным, если бы не тот факт, что некоторые люди считают это кощунственным?
ГОПНИК: Конечно. И то же самое можно сказать о многих сатириках. Знаете, у меня во многих отношениях хорошая аналогия — это «Южный парк» — чрезвычайно популярное американское мультипликационное шоу — и вещи, которые создали создатели «Южного парка», например, «Книга Мормона», бродвейский мюзикл.Если бы я был набожным мормоном, меня бы обидели многие вещи, которые происходят в «Книге Мормона», верно? Он безжалостно высмеивает претензии мормонизма на истинность и претензии мормонских миссионеров на добродетель. Но мы понимаем, поскольку это среда, в которой мы выросли, враждебность по отношению к отдельным мормонам действительно очень мала в работе людей из «Южного парка». Неприязнь к тому, что они считают абсурдом теологии мормонов, велика, но сами мормоны считаются в худшем случае невиновными во всей игре.
Итак, вы не можете помешать тому, кто очень серьезно относится к мормонизму, обидеться на «Книгу Мормона», и вы не можете помешать тому, кто очень серьезно относится к своему исламу, обидеться некоторыми карикатурами в Charlie Hebdo. . Но когда мы спрашиваем, каковы намерения создателей: причинить ли вред отдельным мормонам или мусульманам или высмеять власть как кощунство, я думаю, что ответ очень ясен.
САЙМОН: Комитет защиты журналистов заявил на этой неделе, что 69 журналистов по всему миру были убиты в этом году, выполняя свою работу, 28 из них — исламскими боевиками.Журналисты стали мишенью?
ГОПНИК: О, я не думаю, что есть какие-то вопросы, чтобы журналисты стали мишенью, но я думаю, что любой, кто пытается практиковать свободу, становится мишенью фанатиков. И это не только исламские фанатики, хотя, безусловно, исламские фанатики. У нас были массовые расстрелы в Соединенных Штатах со стороны насильственных протестующих против абортов, со стороны агрессивных про-ИГИЛ боевиков. Уловка, ловушка и ужас — это не вера, Скотт.Я не думаю, что ловушка и ужас — это фанатизм. И у фанатизма столько же вкусов, сколько и людей. И я думаю, что худшее, что мы можем сделать, — это, скажем, признать фанатизм его преданностью. Что ж, вы должны понимать, эти люди действительно фанатики, поэтому мы должны отступить от них. Я думаю, если журналисты начнут этим заниматься, то они не будут заниматься журналистикой. Если сатирики начнут этим заниматься, они не будут заниматься сатирой.
САЙМОН: Адам Гопник — он написал предисловие к «Открытому письму Чарба: О богохульстве, исламофобии и истинных врагах свободы слова».»Спасибо, что были с нами.
ГОПНИК: Было приятно, Скотт.
Авторские права © 2016 NPR. Все права защищены. Посетите страницы условий использования и разрешений на нашем веб-сайте www.npr.org для получения дополнительной информации.
стенограмм NPR создаются в срочном порядке Verb8tm, Inc., подрядчиком NPR, и производятся с использованием патентованного процесса транскрипции, разработанного NPR. Этот текст может быть не в окончательной форме и может быть обновлен или изменен в будущем.Точность и доступность могут отличаться. Авторитетной записью программирования NPR является аудиозапись.
Адам Гопник: «Вы вальяжетесь, и внезапно вас изображают монстром привилегий» | Очерки
У Адама Гопника, по многим оценкам, включая его собственную, прекрасная жизнь. Давний штатный писатель New Yorker и автор бестселлеров, Гопник живет на Манхэттене со своей женой Мартой, кинорежиссером, и их двумя детьми, и он вращается в кругах, которые позволяют ему использовать случайные строки в разговоре, например как: «Как однажды сказал мне Джон Апдайк…», хотя у него есть нервное еврейское самосознание, чтобы следовать за этим словами «… если вы простите названного тропа.«Впервые я встретил его почти ровно год назад, когда общий друг познакомил нас в ресторане на западе Лондона. Его сопровождали его жена и их 16-летняя дочь Оливия, умный и не по годам развитый подросток, которая рассказала мне о другом недавнем путешествии, в котором она участвовала со своими родителями, с красноречием, которое все еще не под силу мне, несмотря на мою 20-летнюю голову начать с нее. Она даже не моргнула, глядя на различных лондонских светил, приходивших поговорить с ее отцом; Нам сказали, что Найджелла Лоусон и Ральф Файнс могут появиться позже.Гопники спокойно улыбались: для них это было в порядке вещей.
На этот раз мы встречаемся в доме друга Гопника в Челси, где он остановился, продвигая британскую публикацию своей последней книги At the Strangers ’Gate . Несмотря на смену часовых поясов, он настолько дружелюбен, насколько я помню, и мы начнем с разговора о его детях. Гопник рано прославился как один из самых ярких и разносторонних критиков своего поколения, и только за последние три месяца среди его подданных в New Yorker были Улисс Грант, Филип Рот и Александр Колдер.Его взгляд на то, как Seinfeld перевернул старые формулы еврейской комедии, где еврейство в этом шоу было фоновым шумом, а шутки о манерах среднего класса выходили на первый план, а не наоборот, остается одним из моих любимых критических взглядов. комедия. Я слышал, что гопник читает четыре книги в день, и это звучало абсолютно правдоподобно.
«Четыре! О нет, это преувеличение, — смеется он и делает паузу. «Я имею в виду, я сделал два».
Какие два?
Его удивил вопрос: «Что, совсем недавно?»
(Оказывается, ответ — это Submission Мишеля Уэльбека и история Charlie Hebdo, оба на французском языке.)
Но для массовой аудитории он известен прежде всего тем, что писал о своей семье, благодаря огромному успеху его книг, Париж на Луну (2000), сборник его писаний из Парижа для жителя Нью-Йорка, в котором он часто писал о Марте и их маленьком сыне Луке. Затем последовал такой же бестселлер « Через ворота детей» (2006) о жизни его и Марты в Нью-Йорке после Парижа с двумя маленькими детьми. Перемежаясь эссе об 11 сентября и джентрификации, он писал, например, о Чарли Равиоли, воображаемом друге трехлетней Оливии, который всегда был слишком занят, чтобы встретиться с ней, и о смерти ее любимой рыбки, Блюи, все в его элегантном стиле. , доступно интеллектуальный стиль.
У ворот незнакомцев , по сути, является завершением этой трилогии или, возможно, предисловием, поскольку речь идет о Гопнике и Марте, переехавших в Нью-Йорк из Канады в начале 1980-х годов в качестве молодых любовников, живущих в «романтической обувной коробке». как он пытался осуществить свою мечту стать писателем (спойлер: миссия выполнена). Издательство продвигает книгу как портрет Нью-Йорка 80-х, и есть небольшие портреты людей той эпохи, таких как Ричард Аведон и Джефф Кунс. Но на самом деле книга посвящена обожанию Гопника своей жены: «В 18 лет она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел, и то, что она должна была найти меня привлекательной, остается великим событием и загадкой моей жизни», — пишет он.
Семейное счастье чудесно в личной жизни, но оно представляет проблему в мемуарах, если худшее напряжение, которое вы можете создать, — это когда вы однажды поссорились с женой из-за того, насколько хорошо должен быть прожаренный тунец.
«Писать о том, как сильно ты любишь свою жену, — дурной тон, это похоже на хвастовство», — признает он.
Или самодовольный?
«Да, самодовольный. Кажется самодовольным. И это странно, потому что если вы напишете о своем отчаянном желании запретного, ну, это литература.Но если вы скажете, что в течение 30 лет у нас дела шли неплохо, это не так. Отчасти потому, что о счастье трудно писать, а о несчастье — легче. Но меня раздражает, когда люди говорят: «Счастье пишет белым» или что-то в этом роде. Не думаю, что это правда. Нам нравится читать книги прошлого с хорошо продуманными домашними сценами — это одна из вещей, которые нам нравятся в «Троллопе» ».
Гопник со своей женой Мартой Паркер, Нью-Йорк, 2008. Фотография: Патрик Макмаллан / Getty Images
В Великобритании он был постоянным участником программы Radio 4 A Point of View , в которой он обсуждал столь широкие темы. начиная с того, почему религиозные люди чувствуют себя преследуемыми через однополые браки и отношения между словом и музыкой.
Гопник описывает мемуарное эссе как «наименее потакающую себе форму», потому что оно позволяет читателю понять, «что ваша беспокойная и запутанная внутренняя жизнь не более тревожна или запутана, чем у всех остальных». И все же гопник живет и пишет о разреженной жизни.
Даже когда он только начинал, его талант означал, что ему давали возможности, о существовании которых другие даже не подозревали.
Гопник, который часто читает свои работы вживую, обнаружил, например, что его анекдот из У чужих ворот о том времени, когда ему пришлось провести лекцию о плюрализме и индивидуализме, не вызвал того смеха, которого он ожидал от него. аудитории, потому что, как он признает, «немногих людей неожиданно просят выступить с основными докладами».
Истории из Через детские ворота твердо рассказываются через фильтр привилегий Верхнего Ист-Сайда, с рассказами о фокусах или угощениях в домах из коричневого камня. Даже запах обломков событий 11 сентября заставляет его думать о «копченой моцарелле», как он написал в то время в одном эссе. Он слегка раздражается, когда его спрашивают о потенциальной близорукости, говоря, что «привилегия относительна», и подчеркивает, что, когда он прибыл в Нью-Йорк, у него почти ничего не было.
«Послушайте, письмо создано из истины для опыта, а не из особого вида опыта.Весь опыт действителен, и опыт Вирджинии Вульф так же действителен, как и опыт Д.Х. Лоуренса. Если вы отправите письмо на проверку средств, письмо исчезнет, и здесь я буду немного драчлив, потому что я думаю, что это то, что отличает людей, которые действительно заботятся о писательстве, от людей, которые действительно заботятся только о политике », — говорит он.
«Ни один хороший читатель не читает Пруста и говорит:« Это исследование привилегированной жизни белого человека в Париже в 1880-х годах, кто мог бы на это ответить? »Мы отвечаем на истории о любви, воспоминаниях, желании и разочаровании .
Я думаю, что отчасти яд исходит от того, что есть много людей с литературными амбициями.

Тем не менее, любовь Гопника к написанию о своем мире сделала его мишенью для критиков. Теперь уже не существующий веб-сайт Gawker безжалостно преследовал его («маленький кондитерский фетишист» был одним из немногих его псевдонимов, которые можно было распечатать), а в 2007 году критик Джеймс Уолкотт написал в New Republic ошеломляюще жестокую атаку на него из 4500 слов, в которой говорилось, что начинается со слов: «Интересно, а Адама Гопника посадили на эту землю, чтобы раздражать.Если так, то миссия выполнена ».
Гопник отнюдь не защищен от критики. В своем эссе 1998 года «Человек идет к врачу», которое регулярно называют одним из величайших эссе в истории Нью-Йорка, Гопник говорит, что пошел на терапию в 1990 году в значительной степени потому, что был настолько опустошен некоторыми критическими замечаниями (его терапевт успокаивает). Его эти нападки — просто «подшучивание».) В ночь перед нашим интервью он проиграл дебаты Уиллу Селфу, и эта потеря явно немного жалит, когда он дважды поднимает этот вопрос: «Возможно, я казался слишком профессором, или юристом, или кем-то еще», он размышляет.
Как он справляется с более личными нападками?
«Вы никогда не станете полностью невосприимчивыми к нему. Вы вальсируете с относительно приемлемым представлением о себе и внезапно обнаруживаете, что вас изображают монстром привилегий. Я думаю, что некоторая злоба исходит от того, что есть много людей с литературными амбициями, и есть ощущение, что все стулья в музыкальных стульях несправедливо заняты людьми, которые пришли в игру немного раньше », — говорит он.
Дэвид Ремник, редактор New Yorker, придерживается другой точки зрения.Гопник, по его словам, «вызывает у жителей Нью-Йорка ненасытную жажду прекрасного» и предполагает, что «возможно, его интерес к якобы буржуазным удовольствиям является оскорблением. Но я считаю, что это вообще смешно. А.Дж. Либлинг, М.Ф.К. Фишер и многие другие писали об удовольствиях, и, возможно, в свое время у них были свои язвительные недоброжелатели, но держу пари, что проза Адама, ее восторг и ум, надолго переживут жалобы его более злобных критиков ».
Скрытая часть критики состоит в том, что он в некотором роде воспитан, или лжив, или намеренно самовозвышен.Когда он пишет, что его немедленная реакция на роды его жены во время рождения первого ребенка, которые длились дольше, чем ожидалось, заключалась в том, чтобы пойти и купить книгу Джорджа Сантаяны по эстетике The Sense of Beauty , трудно не посмеяться. Но это неправильное понимание корней гопников.
Гопник с Вальтером Иссаксоном и Фрэн Лебовиц. Фотография: Скотт Винтроу / Getty Images
Гопник родился в Филадельфии и вырос в Монреале. Он был одним из шести и внуком еврейских иммигрантов.«Мои родители поженились очень рано, а затем удивительным образом открыли для себя мир книг, искусства, обучения и науки, и все мы получили образование вместе. Так что они с самого начала знакомили нас со всем этим совершенно нестратегическим способом. Я по-прежнему считаю, что лучший подарок, который вы можете сделать своим детям, — это возможность познакомиться с интересными вещами. Не принуждать их смотреть на вещи, а заставлять их чувствовать, что искусство и литература — это всего лишь части мира », — говорит он.
Безусловно, подход его родителей к воспитанию детей давал успешных детей: среди братьев и сестер Гопника были Элисон, широко уважаемый писатель и профессор психологии, и Блейк, искусствовед.Но ведь в детстве они, должно быть, казались довольно не по годам развитыми?
«Мы были настолько замкнуты в рамках семейной этики и эстетики, что, вероятно, были безумно ненавистны в тот момент, когда вышли за пределы семейного портала, но мы не знали об этом. О Марте стоит спросить, потому что у нее есть веселые истории о том, как она бродила по моей семье. Ей было 19, и она говорит, что это было чем-то вроде помеси семьи Гласс [из рассказов Дж. Д. Сэлинджера] и семьи Калленов из «Сумерки ».Это была очень странная группа, — смеется он. «Но Генри Джеймс однажды сказал, что единственной страной, в которой он чувствует себя комфортно, была семья Джеймсов, и я определенно так же отношусь к семье гопников: это единственная страна, в которой я чувствую себя комфортно, и ностальгия по детству — очень сильная эмоция в моей жизни. вещи.»
Нетрудно понять, почему некоторые люди возмущаются яркими описаниями Гопника его семейной жизни, но для меня они читаются не столько самодовольными, сколько изумленными: сочинения человека, шокированного тем, что ему повезло обрести такое счастье во взрослой жизни. после такого счастливого детства.Я спрашиваю его, будет ли это справедливым описанием его чувств, и его лицо смягчается.
«Я бы не стал так поступать, но да, я не могу поверить в свою удачу. Вы знаете, у нас есть аптека через дорогу, и меня обычно отправляют туда за минеральной водой или кормом для собак в полночь, и я смотрю в окна нашей квартиры, и у меня слезы на глазах. неверие, что мы с Мартой живем там, у нас двое детей и все такое. Я никогда не переживу, как мне повезло. Я знаю, что это звучит неискренне, я знаю, что я трудолюбив и имею способности.Но я все еще ошеломлен, да ».
Прежде чем я уйду, Гопник настаивает, чтобы я поздоровался с Мартой, и к нам направляется элегантная женщина с длинными идеальными волосами, сонная от смены часовых поясов, все еще в неглиже, похожая на принцессу, которая только что вышла из волшебного леса.
«Что ты делаешь сегодня, дорогая? Я должен пойти на Би-би-си », — говорит он.
«О, для интервью? Ну конечно; естественно. Я думала, что пойду на выставку Сезанна, — отвечает она, медленно пробуждаясь.
«Отличная идея — я встречусь с вами в« Сезанне »после BBC», — говорит он.
«Прекрасно», — соглашается она и улыбается ему. Это действительно прекрасная жизнь.
У ворот незнакомцев: прибытие в Нью-Йорк публикуется Quercus. Чтобы заказать копию за 17 фунтов стерлингов (20 фунтов стерлингов), перейдите на bookshop.theguardian.com или позвоните по телефону 0330 333 6846. Бесплатная доставка по Великобритании на сумму более 10 фунтов стерлингов, только онлайн-заказы. Минимальная цена заказа по телефону составляет 1,99 фунта стерлингов.
артикул23
артикул23 статья 23
НЬЮ-ЙОРКЕР
Выпуск от 24.09.2001 г.
ГОРОД И СТОЛБЫ
АДАМ ГОПНИК / НЬЮ-ЙОРКЕР
Долгая прогулка домой.
Утром того дня, когда они это сделали, город был как как никогда красиво
раз. Центральный парк никогда не казался таким блестящим и пышно — листья
только начало падать, а свет на листьях ушел на деревьях как-то
, делая их одновременно золотистыми и ярко-зелеными. А орнитолог в Рамбле сделал
список птиц, которые он видел там, с северного мерцания. и красноглазые
vireo розовогрудому клюву и балтимору иволга.»Довольно много Сегодня около
мигрантов », — радостно отметил он.
В некоторых школах это был первый день, и дети пошли прочь, как они это делают на
первый день, с уверенностью, что в этом году мы повеселись снова. В
защитный пузырь, который за последнее десятилетие или около того поселился над городом,
с прозрачностью пузыря и яркими бликами, неподвижный казалось, на месте
над нами. Мы всегда знали, что этот пузырь лопнул, но мы это представили
лопаются, как пузыри: никто не пострадает, думали мы, или им будет больно
только как людям больно, когда пузыри лопаются, немного мыло во рту.Это
казался благополучно на месте еще на один день, пока дети ходил в школу. В
отцов биржевых маклеров доставили — нет, вставили — свои дети в школу, как они
всегда так делают, мчатся по центру города, их мобильные телефоны уже на работе, как мультики
ждут своей обычной утренней подписи: «В гневе в 8 утра.»
Немного погодя писатель, оказавшийся в центре города увидел стаю
голубей поднимаются, высоко и быстро, и думают: почему голуби растут? Это было
всего за секунды до того, как он понял, что голуби почувствовал волну
сотрясение мозга, прежде чем он услышал звук.В то же самое Кстати, нас ударила ударная волна
до звука, изображение до нашего понимания. Для счастливчиков С тех пор
дней прошли в странном, спокойном и опустошающем душу взад и вперед
между невозможным изображением на телевидении и обычным вещи на улице.
Около полудня толпа людей столпилась у фонарного столба. на Мэдисон, верно
под плакатом, анонсирующим шоу Уэйна Тибо в Уитни: все
те лепешки, как будто сигнализирующие о бессилии нашего изобилия. Бессилие
наше изобилие! В супермаркетах на окраине города люди начал делать покупки. Это было
инстинкт накопительства, конечно, хотя, как ни странно, не принес на любом смысле
паника; конечно, никто по телевидению или радио не предлагал те люди
нужно накопить. Но у людей был инстинкт сделайте это, и, во всяком случае, в
Нью-Йорк инстинкт накопления быстро затушевал в инстинкт
потреблять, делать покупки для чего угодно, делать покупки, потому что это может быть утешением.Одна женщина
вышел из Gristede’s на Лексингтоне с бутылкой оливкового масла и сказал: «Я
нужно было что-то достать «. В основном люди покупали воду. — вода в бутылках, французская и
итальянец — и многие люди, ожидающие в длинных очередях, были корзины Армагеддона:
Манхэттенская версия, тележки, наполненные стейками, Häagen-Dazs, и масло. Много
тележек с товарами десятилетия мыльных пузырей, теплицы. товары: ароматизированные
бальзамик и каппеллини и руккола.Там было нет логики в этом, как один человек
отметил своим раздражительным, высокомерным, терпеливым тоном: «Если грузовики не могут добраться
через, армия возьмет верх и даст всем K-пайки или какой-то сумасшедший
шт .; если они это сделают, это не имеет значения «. Кто-то спросил его, что он делал
на окраине города? Он был там, вышел раньше здание рухнуло, и Подошел
.
Люди, казалось, не столько прерывали ритуалы нормальности как продолжать
с ними в некотором замешательстве — как бы отвергая изображение на
экран, как бы говоря, вот там, мы здесь, они еще не здесь, это
еще нет.»Все отворачивается довольно неспешно от катастрофы «Оден
написал о картине Икара, падающего с неба; теперь мы знаем, почему они
отвернулись — увидели падающего с неба мальчика, конечно, но они сделали
не знаю, что с этим делать. Если мы сделаем то мы умеем делать, новинка
йоркцы подумали, тогда то, что произошло, будет иметь меньшее значение.
Улицы и парки поредели от людей, но Новый Йорк такой плотный —
эксперимент с плотностью, действительно, поскольку Венеция — эксперимент в воде — что
филировки только что произведены нормальной плотности Филадельфии или Балтимор.Это
добавило странного штиля. «Ты бы не стал его вставлять книгу «молодой человек с
акцент сказал девушке в парке, а затем добавил: «Вы любите кататься на лыжах?»
Джорджио Армани был в парке — Джорджио Армани? Да, прямо за
Метрополитен-музей со своей свитой, красивой итальянкой. мальчики и девочки в
футболки обтягивающие белые. «Кино», — повторял он, — его руки двигаются назад и
вперед, как у аккордеониста.»Кинотеатр.»
Даже городская география — это судьба, а Нью-Йорк — долгая жизнь. тонкий остров, разрезы
центр города от верхней части города, западная сторона от востока. (И своего рода моральный
миниатюризация работает всегда, как мы пытаемся бессознательно запечатать себя
от катастрофы: люди в Европе говорят «атаковали Америку» и люди в
Америка говорит, что «Нью-Йорк атакован», и люди в Нью-Йорке думаю, центр города
атаковано.) Для финансового сообщества это было Сомма; это было невозможно
не знать кого-то внутри этого здания или брошенного Это.Целые компании,
крошечных цивилизаций, исчез весь почтовый индекс. Тем не менее, те из нас, кто находится за пределами этого
мира, парящих в центре города, были связаны с людьми умирать в башнях
только благодаря уникальной прямой видимости Нью-Йорка — ты посмотрел прямо вниз
Пятая авеню и увидел этот странный, все еще аккуратный пакет белого дыма.
Никогда еще город не был так четко и нереально разделен на части. как это стало на
Среда и четверг.Из окраины города полностью вниз до Четырнадцатой улицы,
жизнь почти полностью нормальная — машин меньше, наверное, на одну ноту тише на
улица, но дети, мамы и продавцы хот-догов на почти на каждом углу. В
цветочный район, оптовики распаковывают осенние ветки из ящиков они
прибыл сегодня утром. «Что пришло по мосту?» кто-то спрашивает, удивлен
при мысли о водителе грузовика, терпеливо ждущем часов просто чтобы принести
цветущих осенних веток.Продавец кивает.
На Четырнадцатой улице человек внезапно попадает в зону пропавший без вести, траур
еще не подтверждено. В каком-то смысле это почти полезно ходить в этом странном
новая деревня, после сотрясения волны страха, засасывал нас
, поскольку вторник сменяется внешней рябью горя и нужно что-то
человек, за которого нужно держаться. Стойки и стены оштукатурены самодельными
цветных постеров Xerox, улыбающиеся снимки вверху, текст ниже, ища
пропал без вести: «Роджер Марк Расвайлер.Отсутствующий. Один ЦМТ, 100-й этаж. »« Нам нужно
Ваша помощь: Джованна ‘Дженни’ Гамбале. «» Мы ищем для Кевина М. Уильямса,
104-й эт. ВТЦ ».« Ты его видел? Роберт «Боб Девитт». «Эд Фельдман —
Позвоните Россу. «» Миллан Рустилло — пропал без вести «. Каждое потерянное лицо улыбается,
поймали в парке Уолта Диснея или Майами-Бич во время отпуска. Каждый плакат с любовью
до последнего отмечает рост и вес пропавшего. унция и дюйм.
«Татуировка клоуна на правом плече», — говорится в одном из них. На есть два разных плаката
— записка с извинениями вместе с праздничным снимком: «Был Не носить солнцезащитные очки
вторник «.
Это те, кто пропали без вести. По телевизору, репортеры держат
говорят о Всемирном торговом центре как о мощном символе американской финансовой
мощность. И все же по большей части это была спина офис Уолл-стрит. Как Эрик
Дартон показал в своей прекрасной социальной истории башен, они были не столько символом
финансовой мощи Америки, чем символ порта Власть старая
комплекс неполноценности.Это не была цитадель капитализм, но, согласно
реальный порядок вещей в капиталистическом мире, просто нападающий — отчаянный Схема
придумана в конце пятидесятых, чтобы привлечь бизнес назад в центр города. В
лет спустя, конечно, центр Нью-Йорка стал центр мировой торговли, для
причин, которые не имеют ничего общего с миром Торговый центр, так что
вот здесь были Морган Стэнли и Кантор Фицджеральд, но долгое время это было
также большое здание государственной канцелярии, куда вы пошли, чтобы получить документ с печатью или Лицензия
продлена.Никто не любил, кроме детей, кто принял это, потому что это было
иконически такой простой, такой высокий и два. Когда ребенок пытался нарисовать Нью-Йорк
Город, он бы нарисовал самые простые из доступных иконок: две прямоугольники и Мимо проезжает самолет
.
Рядом с Вашингтонской площадью улицы пустеют, а сама площадь
снова красиво. «Я предвидел это», велосипедный посыльный говорит. «Я думал, что это
собирался снять верхнюю часть этого здания.» Он указывает на маленькую
Колокольня в венецианском стиле на юге Вашингтон-сквер. Деревня кажется
деревня. В ресторане на Вашингтон Плейс на десять тридцать, су-повара
тихо готовится к обеду, стулья все еще стоят все столы и
входная дверь открыта и не охраняется. «Шли в попробуй поужинать сегодня «один Говорит
поваров. Взрослая женщина катается на скутере в центре Ла-Гуардии
Место.Несколько владельцев или рабочих кафе, пройти знакомый акт обмывания
по тротуару. С легкой пеленой дыма висит над всем, это
повседневная работа становится как-то подбадривающей, очищающей. Если вы входите в один из открытых
кафе и закажи еду, знакомый диалог — «И зеленый салат с этим».
«Вы имеете в виду салат?» «Да, это было бы отлично. . . . Какая заправка
у вас есть? »- тоже успокаивает другое успокаивающее рутина.
Хьюстон-стрит — разделительная линия, место, где мир начинает заканчиваться.
В Сохо на улице почти никого нет. Никого не допускают на
улиц, кроме жителей, и они скрыты в своих чердаки. Ничего
видно, кроме облака белого дыма и сажи, которое удары из плотных
тишина под Канал-стрит. Искусствовед и куратор музея смотрел
взрывов отсюда.»Это было похоже на два грузовика разбились о канал,
не громче, чем что-то ужасно быстро, и здание
был поражен », — сказал критик.« Я подумал: «Это это, приятель, ядерный Атака
, я умру ». Я был миролюбив это, хотя. Но тогда
пламя утихло, а затем здание упало ». критик и куратор
смотрели, как они упали вместе. Прошли десятилетия тот район, где люди
настаивал на том, что теперь все было зрелищем, ничего не было смысл.Теперь было
зрелище, и это значило.
Запах, который наполняет пустые улицы Сохо от Хьюстон на канал, взорвался
на окраине города в среду вечером, и это не совсем ужасно из разумного
даль — почти как запах копченой моцареллы, запах пузыря
раз. Ближе к нему становится едко и невозможно дышать. Белая макрочастица
дым словно окутывает пустые улицы — окутать вправо вокруг них.В
власти называют это «замороженной зоной». в «Рассказ А. Гордона Пима»,
— самое жуткое и загадочное из произведений По — приближается мужчина. крайность
существования, полюс под Южным полюсом. «Весь пепельный материал упал
сейчас постоянно вокруг нас », — записывает он в дневнике, «и в огромных количествах.
Диапазон паров к югу сильно вырос. на горизонте, и
стал приобретать более отчетливую форму.я могу сравнивать это ни с чем, кроме
безграничная катаракта, бесшумно скатывающаяся в море из некоторые огромные и
далекий вал в небе. Гигантский занавес простирался по всей
протяженность южного горизонта. Он не издал ни звука «. По, чей дом вокруг
здесь недавно снесли, сейчас реалист.
Нью-Йорк существует больше, чем любой другой город. город символов и
ассоциаций, литературных и художественных, и как город реальные вещи.Это
эмоциональной правды, конечно — Нью-Йорк — город дурацких мечты и о
разочаровывающих реалий. Но это еще и равнина, простой
архитектурная правда, визуальная правда, материальная правда. Город смотрит в одну сторону
издалека, линия горизонта, полная символов, манящая паломники и вестготы,
и еще один близко, город, полный людей. Эмпайр Стейт и Крайслер
Здания существуют как символы материализма тридцатых годов и как абстрактные идеи
небоскребов и как большие неаккуратные офисные здания — вывеска а затем вещь и
затем знак, затем вещь, а затем знак, возвращение и далее все
раз.(Можно вести бизнес в Эмпайр Стейт Билдинг и
только тогда подтолкните себя и подумайте: ага, это Эмпайр Стейт
Building.) Всемирный торговый центр существовал как как захватывающий двойник
восклицательный знак в конце острова и как гнилой место, куда нужно пойти
и поставьте штамп на карте, ваша регистрация будет продлена.
Удовольствие от жизни в Нью-Йорке всегда было удовольствие от жизни в
оба города сразу: символический город символических заявлений (это большой, я
я богат, достань меня) и повседневный город предметов первой необходимости, Метрокарты и кофе
магазинов и долгое ожидание и долгие пути.На после полудня того дня
символический город, город, который был у людей в самолетах напали, казалось много
менее важен, чем настоящий город, где люди в башни жили. В
пузырь исчез, но город внизу — теперь голый в новый способ, не поразительный
, но уязвимый — казалось, как-то усиливается наша привязанность, наша верность.
В тот день, когда они это сделали, жители Нью-Йорка гуляли по улицам без, действительно, любого
чувство «цели» или «гордость», но с нежностью необходимый патриотизм
, который заключается в просто сохранении.
Нью-Йорк, как писал Э. Б. Уайт в 1949 году, придерживается устойчивой, неотразимой очарование для
извращенных мечтателей о разрушении, потому что так кажется невозможно. «The
признак смертности теперь является частью Нью-Йорка «, — сказал он. продолжил писать «в
звук струй над головой. «Мы слышали струи. сейчас, и мы, вероятно, будем
никогда не сможет смотреть на город с таким же раздраженный, ироничный
привязанности, которую мы испытывали к нему раньше.Еще вечером дня нельзя было
пройти через Центральный парк, или по Седьмой авеню, или через пустую, но
вряд ли зловещий Таймс-сквер — мимо света на деревья или дети на
их скутеры, или люди, сидящие взволнованно сидящие в открытые рестораны с
меню, хмурясь, как всегда жители Нью-Йорка, как будто они никогда не видели меню
раньше — без неожиданного прилива преданности в настоящий Нью-Йорк,
Богоматерь из метро, Нью-Йорк, как он есть.Это символический город, который привлекает
нас здесь, и настоящий город, который нас держит. Похоже, что это тяжело, но важно
верят, что этот город будет продолжаться, потому что теперь мы знаем на что это было бы похоже
теряет его, и это похоже на потерю самой жизни.

Тысяча маленьких рассудков, Адам Гопник
A Foreign Affairs Книга года, 2019
«Остроумный, гуманный, образованный…. Элегантное обсуждение. «- New York Times
«Активная защита философской традиции либерализма и неизменная актуальность его против критиков как слева, так и справа» — Джонатан Чейт
Написанный с фирменным остроумием и обаянием Адама Гопника, Тысяча малых здравомыслия также является боевым призывом в момент большой опасности. Эта яростная, емкая и поразительно разумная защита всего политического, социального и морального порядка является важным чтением для нашего времени.»- Стивен Гринблатт, автор книги» Отклонение: как мир стал современным «
«Адам Гопник — один из величайших мыслителей и мастеров слова нашего времени, и эта книга может быть для него самой мастерской, содержательной и интересной. Он превращает свое обширное интеллектуальное воображение в беседу с американским кросс-партизаном, жаждущим возрождения общая жизнь, которая едва знает, как себя называть.В эпоху, когда мы связали себя с масштабом, но без качества, и сломали общественную сплоченность отчасти из-за того, что забыли о нашем общем либеральном наследии, эта книга является важным искупительным чтением.»- Криста Типпетт, ведущая« О бытии »
«Это отличная книга о либерализме. Вы прочтете ее через день. Настоятельно рекомендуется» — Крис Хейс
«Элегантное, страстное и строго аргументированное усилие заново очеловечить самую гуманистическую моральную и политическую философию нашей цивилизация произвела … »- Brainpickings
«Давний штатный писатель New Yorker и плодовитый культурный критик еще раз демонстрирует свое проницательное понимание политического сознания общественности в этой новой работе, отстаивающей» либерализм «.«… Ученое, возвышенное… исследование гопников в конечном итоге подтверждает веру в« бесконечность малого эффекта »» — Kirkus Reviews
«Умная, воодушевляющая защита либеральных традиций» — Publishers Weekly, обзор с пометкой
таких друзей | Журнал The Point
«Я хочу пояснить, — писал Лайонел Триллинг в письме другу в 1947 году, — так это мое глубокое отвращение к либеральной культуре». Исходя из предполагаемого либерала и будущего автора книги The Liberal Imagination , Триллинг признал, что такое мнение «трудно объяснить».Он обнаружил, что «согласен с большинством либеральных идей свободы, толерантности и т. Д.», И все же
тон, в котором произносятся эти идеалы, меня бесконечно угнетает. Я нахожу это совершенно унизительным, откровенно хныканье, обычно довольно неискренним. Он продает все в человеческой жизни, чтобы получить кое-что, что может восприниматься как хорошее. Дело не только в том, что я считаю, что наша либеральная культура не производит великого искусства и в ней отсутствует воображение — я считаю, что она создает ужасное искусство и обладает отвратительным воображением.
Этот отрывок можно прочитать как демонстрацию открытости Триллинга критике либерализма и, следовательно, как пример того, что известный современный либеральный критик Адам Гопник называет в своей последней книге Тысяча маленьких здравых рассудков: моральное приключение либерализма (2019 ), «терпимость к различиям» либерализма. Но с точки зрения того, что мы сегодня называем либеральной культурной критикой, было бы упустить самое поразительное в ней. Триллинг был не просто открытым для критиков либерализма; он был один.Он не просто терпел неприязнь, которую другие выражали к «сопливому» воображению либерализма; он сам это почувствовал.
Только на основе репутации можно было бы думать о гопниках как о фигуре, занятой дрейфом Триллинга. Автор нескольких книг по современному искусству и культуре, Гопник был приверженцем элиты в New Yorker с 1986 года, когда он представился эссе о сходстве между двумя своими страстями: итальянской живописью пятнадцатого века и Монреальскими выставками. .Для Гопника, как и для Триллинга, если мы хотим понять либерализм как политическую «программу», мы должны сначала понять его как «темперамент». А для Гопника, как и для Триллинга, лучше всего искать внутреннюю природу этого темперамента не у Гоббса или Локка, а у Монтеня, чье «волнообразное и разнообразное существо» Триллинг назвал идеалом для либерального критика. Монтень, пишет Гопник, «в конце эпохи Возрождения увидел, что мы двойственны сами по себе», что «мы осуждаем то, во что верим, и принимаем то, что осуждаем.”
Но хотя гопник выражает признательность за эту двойственность, в его письмах почти не осталось и следа. В Тысячи малых здравомыслия он не осуждает то, во что верит; он принимает это. И это либерализм. На первой странице он говорит нам, что либерализм «доказал свою истинность историей», а оставшаяся часть книги посвящена тому, чтобы заставить нас принять это доказательство, с стрельбой в превосходной степени, когда это необходимо. (Позже во введении Гопник называет либерализм «одним из величайших нравственных приключений в истории человечества»; следующее предложение, которое, как я полагаю, станет сюрпризом для верующих, он называет его «самым необычным духовным эпизодом в истории человечества». вся история человечества.Это не значит, что гопники нечувствительны к предполагаемым недостаткам либерализма. Он признает, что не был бы хорошим либералом, если бы не попытался как можно «красноречиво» бороться с аргументами против либеральных идей. Почти половина Small Sanities занята его компетентным воспроизведением традиционных линий антилиберальной атаки. Но в то время как либеральная приверженность Гопника открытости может потребовать от него справедливого рассмотрения критики либерализма, ему, кажется, никогда не приходило в голову то, что Триллинг чувствовал внутренне: что критика либерализма может быть правдой.
Различие отмечает как разницу, так и ухудшение. С 2016 года прошел ряд книг писателей из разных идеологических кругов, пытающихся объяснить упадок либерализма как политической традиции или идеологии. Среди наиболее последовательных и поучительных — работа Хелены Розенблатт Утраченная история либерализма: от Древнего Рима до XXI века , Патрика Денина Почему либерализм потерпел неудачу и Катрины Форрестер В тени правосудия: послевоенный либерализм и переделка Политическая философия 90 444. Тысяча маленьких здравомыслия хуже любой из этих книг — более небрежно, менее информативно и менее любопытно — и все же, прочитав ее, вы поймете кое-что как о стиле, так и об успехе недовольства либерализма, к которому склонны более научные произведения. затемнять. Ибо недавняя враждебность против либерализма связана не только с идеологией или интересами. Это также связано с тем, что Триллинг назвал своим «тоном» с отвращением, граничащим с отчаянием. И как концентрированный образец этого тона, A Thousand Small Sanities невозможно превзойти.Он предлагает столь же полезный учебник, который мы, вероятно, сможем найти, о том, что делает сегодняшние аватары либерального темперамента такими поверхностными и невиновными для многих.
●
Тысяча маленьких здравомыслия начинается с того, что Гопник берет на прогулку свою дочь-подростка Оливию. Раннее утро 9 ноября 2016 года, и отец и дочь пытаются смириться с тревожными результатами выборов. По словам Гопник, больше всего Оливию шокировало не то, что ее команда проиграла; скорее, это было так, «что впервые в ее жизни — и в моей тоже — правила демократической игры оказались под угрозой.”
Оставляя в стороне эту подозрительную формулировку внутреннего монолога подростка, допустим, что Гопник уловил тревогу, которую разделяли он и его дочь. Гопник отмечает, что, хотя он неуклюже пытался утешить Оливию, говоря о находчивости либеральной традиции, Оливия почувствовала себя лучше, только когда она «неизбежно вернулась к своему мобильному телефону» и начала писать сообщения своим друзьям. Гопник задумал этот анекдот, чтобы сформулировать стоящую перед ним задачу: то, что он не смог полностью передать своей дочери в ночь выборов, он теперь расскажет на 250 страницах.Тем не менее, в книге, которая пытается переключить наше внимание с абстрактных понятий либеральной теории на личностей, которые их отражают и рекомендуют, кажется справедливым отметить, что вступительный анекдот раскрывает Гопника как человека, который, заметив, что его собеседник начинает терять интерес, по-прежнему читает ей лекции на ту же тему три года спустя.
Контуры этой лекции, которая быстро переносит нас от эпохи Просвещения к Мартину Лютеру Кингу-младшему, будут знакомы каждому, кто с 2016 года был в пределах слышимости публикуемой страницы.Отличительной чертой является только способ, которым гопники говорят об этом. Вначале он отвращает отвращение к тому, что он называет «интеллектуальной телефонной игрой», под которой он подразумевает попытку тщательно проследить взаимосвязь идей. Вместо этого Гопник предпочитает объяснять либерализм серией острых сцен, которые могут показать нам, как либеральные идеи развивались из жизни и любви известных властных пар, таких как Джон Стюарт Милль и Харриет Тейлор, или Джордж Генри Льюис и Мэриан Эванс (более известные как писатель Джордж Элиот).Перед концом введения эта стратегия дает сцену встречи Милла и Тейлора у клетки носорога в лондонском зоопарке около 1830 года. На скамейке у того, кого Тейлор называл «нашим старым другом Носорогом», как считает Гопник, пара одновременно «находилась». размышления о прелюбодеянии »и беседы, заложившие основу для этих будущих закреплений в либеральном каноне, О свободе, и« Подчинении женщин ». Таким образом, «тайные» ухаживания Милля и Тейлора переплелись с истоками современного либерализма, в котором соединились их эгалитаризм, их экспериментальный подход к социальной жизни и их забота о «саморазвитии».”
Учитывая, что эти сцены занимают центральное место в аргументации Гопника в пользу либерализма, стоит остановиться на некоторых их деталях. Характерно, что эта сцена, начавшаяся с конкретного исторического события — романа Милла и Тейлора, вскоре превращается в метафору. Если вы прочитали достаточно сочинений Гопника, вы не удивитесь, узнав, что носорогам Милля и Тейлора не позволят оставаться просто носорогами: на страницах Гопник назвал носорога «совершенным символом либерализма».Это, в свою очередь, требует контрсимвола, и у гопников он готов. По его словам, все остальные идеологии — это «единороги». «Люди идеализируют единорогов, воображают единорогов, делают из единорогов иконы и пишут басни из единорогов. … Они идеальны. Единственная проблема с ними в том, что их не существует ». Носорог, с другой стороны, «неуклюж, уродлив, коротконогий, несовершенный и приземистый». Но его несовершенство — вот что указывает на его решающее отличие от других идеологий. «Носорог настоящий», — заключает он.»Это существует.»
Здесь можно получить представление о мистической ассоциативной логике, с помощью которой прогрессирует Тысяча маленьких рассудков , это стилистический товарный знак, который Гопник пытается выдать за показатель его либерального тяготения к сложности («либералы любят путаницу»). На самом базовом уровне это делает книгу снисходительной и временами нечитаемой. Тем не менее, если отложить это в сторону, следует отметить существенный момент в отношении значения метафоры носорога: если либерализм отличается от марксизма, либертарианства и социализма главным образом благодаря его прагматизму, реализму и долговечности, то Гопник показывает на протяжении всего Small Разумно , что он неспособен быть хорошим либералом.
Страница за страницей Гопник изображает либерализм как единственную политическую перспективу, «открытую для свидетельств опыта». Только либералы, с их способностью к экспериментам и «самокоррекции», утверждает Гопник, могут выполнять неуклюжие, но важные задачи, такие как очистка канализации в Лондоне девятнадцатого века — достижение, которое он упоминает несколько раз и говорит, что спасло «возможно миллионы» жизней — или обуздать волну преступности в Нью-Йорке двадцатого века. И все же, даже нажимая на эти точки, Гопник показывает свою неспособность сосредоточенно сосредоточиться на трясине реального.Наиболее заметно то, что он игнорирует самые последние вызовы своей истории о «торжестве либеральных идеалов» — от Брексита до Болсонару — оправдывая это тем, что ему нет необходимости обсуждать «очевидные современные политические вопросы», поскольку «есть много об этом уже. » Каким бы неубедительным это объяснение ни казалось на первый взгляд, в действительности все еще хуже. Гопник не только не обращает внимания на непосредственные причины «шока», с которого начинается его книга; он, кажется, хочет, чтобы его читатели забыли некоторые из наиболее очевидных источников.Как еще объяснить, в книге якобы предназначенной для поколения, которое не может вспомнить время, когда Америка не была в состоянии войны на Ближнем Востоке, наличие предложений, как: «Либералы верят в борьбу с войны, как трудно по мере необходимости; прекратить их как можно скорее; и восстановить побежденную страну, насколько это возможно ». Или что в книге, призванной возвещать достижения современного либерализма, так много страниц, посвященных очистке канализации в Лондоне 160 лет назад, и ни слова о нехватке питьевой воды во Флинте, штат Мичиган, в 2019 году.
В заключении книги Гопник предлагает еще один озадачивающий образ, беспокоясь о том, что либерализм «может быть раздавлен в любой момент из-за его собственной неспособности остановить бегство единорогов, которое мы называем утопическим воображением». Даже если бы это было менее запутанно — неужели единороги бегают в давку? Как может что-то воображаемое (единороги) сокрушить что-то реальное (носорогов / либерализм)? — это был бы образ, предназначенный не столько для объяснения чего-то, сколько для объяснения этого. Гопник начал писать для New Yorker незадолго до окончания холодной войны, а теперь он пишет с середины первого срока Дональда Трампа.На протяжении большей части этого периода господствовало только одно утопическое воображение — либерализм конца истории. Если многие в последние годы пришли к выводу, что это выражение либеральной традиции отсутствует, то казалось бы, что тот, кто пытался ее защитить, задался вопросом, почему. Но задаться вопросом, зачем нужно отделять реальные условия от символических; Фактически, такая задача может быть в первую очередь связана с измерением разрыва между «формальными» победами либеральных демократий в этот период и жизненным опытом большинства их граждан.Но именно это измерение Гопник неоднократно проявляет нежеланием проводить.
●
В комментарии, последовавшем за выпуском книги в мае, Гопник, как и ожидалось, был назван защитником воинствующего либерального истеблишмента. Те, кто хвалил книгу, например бывший спичрайтер Джорджа Буша Дэвид Фрум в New York Times Book Review , увидели в ней упрек как «авторитарным» правым, так и «нелиберальным» левым. Критики книги, такие как Дэвид Сешнс New Republic , ухватились за нее как за доказательство «пустоты» «старого либерального консенсуса» — особенно за его неспособность адекватно объяснить экономические и политические кризисы, которые привели к президентство Трампа.Сессии ближе к цели, чем Фрум. Но Гопник не политический теоретик, и его защита либерализма как идеологии настолько импрессионистична, что неясно, может ли она служить доказательством чего-либо, кроме его интеллектуальной неточности. Если книга симптоматична, то не потому, что она представляет собой упадок когда-то прочного политического консенсуса, а, скорее, из-за того, как она демонстрирует неизменную «неприятность» культурного темперамента, который, кажется, угасает вместе с ним.
К их большой дискредитации, это упадок, который либералы поколения гопников, кажется, едва ли заметили, несмотря на то, что почти ежедневно появляются свидетельства этого в растущей враждебности — от вирусных мемов до язвительных избирательных кампаний — против либерализма бумеров.В главах, озаглавленных «Почему правые ненавидят либерализм» и «Почему левые ненавидят либерализм», Гопник дает умные обобщения основных аргументов против либерализма как политической традиции: что либерализм разъедает общину и веру, что он чрезмерно дружелюбен по отношению к капитализму, и что он выбирает реформу, даже когда революция явно необходима. Но читателя может поразить, насколько эти концептуальные претензии не связаны с направлением нынешней враждебности по отношению к либеральной культуре. В конце концов, Трамп не вел кампанию против либерализма как политической философии: он проводил кампанию против людей и институтов, которые идентифицированы как либеральные — их звали Барак Обама, Хиллари Клинтон, «элитные» СМИ, «неудачники» New Йорк Таймс .Точно так же, и не желая минимизировать очень реальные линии разлома между либерализмом и левизной, мало кто из поколения дочерей Гопника может проявить «ненависть» к либеральным ценностям, таким как плюрализм или прагматизм. Что легко найти, по крайней мере, в сфере интеллекта и культуры, так это тех, кто презирает таких либералов, как Адам Гопник.
А что такое либерал, как гопник? В заметках о «Тысяча маленьких здравомыслия » Гопника иногда сравнивали с лингвистом из Гарварда Стивеном Пинкером, чья недавняя книга « Просвещение сейчас » приводит аналогичный случай, но с большим количеством данных и меньшим количеством аллитерации, о долгосрочных достижениях гуманистического либерализма. .Французский политический философ Бернар-Анри Леви, которого Гопник одобрительно цитирует во вступительной части, является еще одним пробным камнем. Наряду с обозревателями New York Times Дэвидом Бруксом и Томасом Фридманом, Нирой Танден из Центра американского прогресса и центристско-консервативными комментаторами, такими как Фрум, такие фигуры образуют своего рода центрально-либеральный пантеон для высмеивания левых интеллектуалов. (Иногда кого-то назначают издалека, например, сценариста Аарона Соркина или главного операционного директора Facebook Шерил Сандберг, но без регулярных появлений на телевидении или в газетах удержаться у власти может быть трудно.) Не все эти насмешки заслуживают и даже внятны. Но внимание, которое привлекают эти цифры со стороны как поклонников, так и недоброжелателей, позволяет легко сделать вывод, что невнимательность, морализм и одержимость акциями Facebook, хорошим вином и иностранными войнами являются, а не недостатками личного характера, отличительными чертами особенно либеральной восприимчивости . . Гопник в какой-то момент настаивает на том, что либеральное управление хорошо то, что оно дает нам так много свободного времени: «Когда мы каждую минуту не сражаемся за минимальные права, не восстанавливаем свою территорию или не беспокоимся о претензиях следующего клана, мы может смотреть на звезды, пробовать новые сыры и заниматься любовью, иногда не с тем человеком.Настолько удручающий, как пример мест, куда попадает Гопник, когда он дает волю своему воображению, этот отрывок сразу же опровергает все стереотипы либерального унижения бумеров: либерал путает культуру с знатоком, и это лучшее, что он может придумать. со своей свободой он совершает сексуальные ошибки, смотрит на звезды, в то время как многие продолжают бороться, чтобы пользоваться преимуществами «минимальных прав», которые он давно принимает как должное.
Хотя эти два обвинения часто смешивают, враждебность к поколению либеральных интеллектуалов гопников основывается не столько на их приверженности умирающей идеологии, сколько на подозрении в том, что они используют свою идеологию инструментально, чтобы стереть грань между своими привилегиями и принципами.Если бы Гопник намеревался укрепить это восприятие, он вряд ли смог бы придумать лучший способ сделать это, чем в ответе своей книги на ее вводную прогулку по Верхнему Ист-Сайду, когда он катается с Оливией на велосипеде по Веллфлиту, Массачусетс, мысу. Тресковый городок и «либеральный рассадник», где летом снимает семья Гопников. Гопник признает, что анклав представляет собой «в значительной степени сегрегированный мир», населенный в основном белыми либералами из высшего среднего класса, такими как он сам, но в своей обычной манере рассматривать то, что на самом деле является фатальным возражением, как если бы это было просто прискорбным отклонением, это не мешает ему представить ее как охватывающую «все признаки либеральной вежливости, во всей ее абсурдности и всей ее человечности»:
Куда ни глянь, есть студии йоги — по моим подсчетам, по крайней мере, шесть.Наклейки Берни Сандерса на бамперах — больше, чем вы можете сосчитать . Есть бывший дзен-монах, который одновременно работает терапевтом-массажисткой. Есть центр по изучению гештальт-терапии, шесть или семь прогрессивных церквей. Есть фермерские рынки, их несколько. … На каждом фермерском рынке есть группа звукоснимателей и банджо, состоящая из очень старых парней, играющих песни Grateful Dead, которые когда-то были очень молодыми парнями, играющими песни Grateful Dead.
Когда двадцать страниц спустя Гопник признается, что его «не дает уснуть по ночам из-за мысли о том, что либеральные города и либеральная цивилизация действительно могут исчезнуть», трудно не вспомнить эту картину и не задаться вопросом, должны ли мы давать единорогам шанс.
●
Писавший в то время, когда, как он сказал во введении к The Liberal Imagination , либерализм был «не только доминирующей, но даже единственной интеллектуальной традицией», Триллинг не видел своей задачи «защищать» это. традиция против своих идеологических врагов. В своих эссе по литературе он, скорее, был заинтересован в том, чтобы «подвергнуть некоторой степени давления» предположения своих либеральных читателей. Когда он писал об «Идеи христианского общества» Т. С. Элиота, он не имел целью одобрить или осудить видение Элиота «Сообщества христиан»; он должен был показать, как это видение бросало вызов либеральным интеллектуалам, которые в своем стремлении построить прогрессивную утопию будущего иногда забывали «ценить человечность настоящего».В своем эссе о романе Генри Джеймса «Принцесса Казамассима » он подчеркивал инсценировку романа внутреннего противоречия, часто скрываемого или отрицаемого в либеральном обществе, между «идеалом авантюрного опыта» и «потребностями радикальной демократии». В основе таких вмешательств лежало предположение, что либерализм — это не стационарная метафора или драгоценное наследство, а живой динамизм, который при правильном критическом образовании мог бы расти и расширяться. Или, если бы он поддался наихудшим порывам, просто состарился бы и умер.
Современные либералы сталкиваются с иной интеллектуальной ситуацией, чем Триллинг. Несмотря на то, что либерализм остается официальной идеологией многих из наших самых могущественных институтов, это не мираж, что современные интеллектуалы как справа, так и слева спешат отмежеваться от его наследия. Хотя уроки истории, подобные уроки гопников, могут по-прежнему находить отклик у таких бумеров, как Фрум, их ретроспективный триумфализм в основном усиливает впечатление, особенно среди молодых читателей, что либерализм — это идеология зомби, стремящаяся вперед на убывающей силе прошлых достижений.Кто может вернуть его к жизни? Ясно, что это не работа гопников и пинкеров. Но и это не может упасть на тех, кто исповедует конец или «провал» либерального проекта, включая авторитаризм, марксизм или любую другую разновидность того, что журнал American Affairs времен Трампа любит называть «нелиберализмом».
Тем не менее, сегодня остаются критики, которые, кажется, привержены примеру Триллинга, объединив признание истинных достоинств либеральных идеалов с критической бдительностью в отношении самодовольной близорукости многих, кто их рекламирует.В эссе под названием «Заборы» под названием «Дневник Брексита» для журнала New York Review of Books в 2016 году писательница и эссеист Зэди Смит попыталась прийти к соглашению, как это делает Гопник в начале A Thousand Small Sanities , политическое событие, которое шокировало и возмутило ее и ее либеральных друзей. Но в то время как импульс Гопника в такой момент состоит в том, чтобы прочитать лекцию, защищающую либеральную традицию, своей дочери, Смит должен подвергнуть свои либеральные идеи «давлению» своего опыта либеральной жизни в Лондоне.Ее титул является обвинением в противоречивой правде о таких либералах, как она сама, которую просто отражает сочинение Гопника. Смит отмечает, что везде, где процветали либералы ее поколения, они строили заборы — буквальные заборы вокруг детских площадок, метафорические заборы между хорошими и плохими школьными округами или между теми, кто имел правильный «вкус» в искусстве и культуре, и теми, кто этого не делал. . Брексит показал Смит, насколько высокий забор отделяет ее от избирателей, с которыми она никогда не разговаривала.Как могли она и ее благонамеренные друзья были так ошеломлены? Поскольку либералы привержены открытости и разнообразию, почему они не знают больше о людях в своей стране?
В середине статьи Смит рассказывает о беседе за званым ужином, которая прошла путь от беспокойства по поводу референдума до «молодого левого поколения» и его привычки подвергать цензуре или замалчивать мнения, которые они считают неправильными. В конце разговора она цитирует друга, которого называет «самым умным среди нас»:
Ну, они получили эту привычку от нас.Мы всегда хотели, чтобы нас считали правыми. Быть правым в вопросе. Даже больше, чем делать что-либо. Всегда было самым важным быть правым.
Проницательность одновременно указывает на самый высокий метафорический забор в пьесе — который отделяет либералов, для которых важнее всего «быть на правильной стороне вопроса», от тех, кто «решил быть вопиюще, бесстыдно неправым» путем голосования. for Leave — и проводит черту между отвратительным самодовольством одного либерального поколения и другим.

куда подевались гопники? — Москвич Mag

Барнаул: на главу штаба Навального напали у городской администрации

Битва за регионы

Кто же они – пацаны гопники?

Шахматист гулял с девушкой по парку. На них напали гопники. Оценив ситуацию,

похожие

Пьяные гопники вызвали скорую и побили врачей. Ридус

почему «малолетки-АУЕ» нападают на людей в саратовском ТЦ, и чем все это закончится — ИА «Версия-Саратов»

Как я был купчинским гопником

Пустота либерализма Адама Гопника

«Тысяча маленьких рассудков» Адама Гопника — урок понимания либерализма: NPR

Чарли Эбдо, лицензированные клоуны-анархисты французского общества: NPR

Адам Гопник: «Вы вальяжетесь, и внезапно вас изображают монстром привилегий» | Очерки

артикул23

Тысяча маленьких рассудков, Адам Гопник

таких друзей | Журнал The Point

Добавить комментарий Отменить ответ